Шуточки

Что у меня общего с Карлсоном - так я тоже всегда любил поиграть в привидения.

На первом курсе нас поселили в дачном посёлке, по 10 человек в дачках. В даче три комнаты, и, конечно, в нашей подобрались три … ну, в общем, я, Шурик и Вовка. Стоило нам зайти в соседнюю комнату, как ребята смотрели на нас с подозрением: что мы на этот раз задумали? То в карты играли на желания: мне пришлось выкурить беломорину через ноздрю (попробуйте!), Шурику досталось попроще - он тоже выкурил беломорину, но сидя голой, пардон, жопой, в сугробе, в Вовке пришлось поцеловать Пашку. Ага, вы Пашку не видели! На его длинном носу висели очки; подбородка у него не было, его заменял кадык, а там, где у всех грудь, у него была вмятина, как от футбольного мяча. Мелкий Вовка по кошачьи подкрался к нему, подпрыгнул, обхватил за шею и прильнул! К нашему восторгу, Пашка не удержался, и они рухнули на койку. Когда мы выходили, зардевшийся Пашка смущённо поправлял очки.

Мы нередко пропускали лекции: дорога в один конец занимала полтора часа, а спать хотелось, но Пашка ходил всегда. Естественно, что при таких талантах он вскоре стал козлом отпущения, как это всегда бывает в маленьких группах.

Потом в нашем посёлке завелась аспирантская жена.

Придётся мне сделать отступление, о Теофил, и рассказать тебе, что это такое - аспирантская жена.

Представь себе, покинул парень родной Запедрищенск и поступил в Ленинградский горный институт. И вот, дело к диплому, а ему очень не хоцца покидать центр мировой культуры город на Неве и отправляться в такие места, что и Запедрищенск покажется центром мировой культуры. А чтоб примазаться в Питере, ему нужно: а) красный диплом и б) питерская прописка. И на ком только они не женились, чтоб эту прописку получить, не приведи господи! И вот эти не приведи господи периодически заныривали в общагу и такого там жару давали, что крыша подпрыгивала.

В посёлке нас жило всего десять дачек, так что вскоре, когда она затрахала всех желающих, ей намекнули, мол, не пора ли к семейному очагу. Она исчезла, но вскоре стал пропадать Пашка. Ну да, оказывается, у них пошли лямуры, ведь только он мог понять её тонкую душу, и они тайно (!!!) встречались.

Ну не могли мы бросить друга в беде! Возвращался он поздно, и с недосыпу мог, чего доброго, пропустить лекцию по истории КПСС. Я не помню, был ли тогда уже переведён "Карлсон", но идея курощать Пашку привидением была точно моя. По плану всё должно было произойти так:

Когда Пашка задремлет, дверь в их комнату ме-е-дленно со скрипом растворится, и в неё ме-е-дленно войдёт приведение, то есть я. Я весь буду в белой простыни, а на груди у меня будет светиться кровавое пятно. Пятно светилось от фонарика, который я засунул под красный свитер. В этот момент непонятно откуда должен был раздаться заунывный вой. Выть должен был Вовка, который заранее забрался под пашкину кровать.

И вот мы ждём. Уж полночь близится, Вовка устал лежать на полу и постелил себе там матрас. И заснул, зараза! Наконец Пашка пришёл; мы выждали, пока он задремлет, и я вхожу. Пашка подскочил на кровати, две босые ступни стукнули о пол, он напялил очки и с жуткой скоростью принялся их протирать круговыми движениями своего сопливчика. Тут проснулся Вовка, и из-под кровати раздалось лошадиное ржание!

Пашка грязно выругался, а Вовка потащился с матрацем спать на кровать.

Потом была шутка, к которой Пашка был косвенно причастен, хоть и не участвовал. Как-то по пьяни он рассказал, что только он спас бедную девушку от гибели. Видно, что-то навеяло, и однажды, когда у нас в комнате человека четыре резались в карты, а я что-то читал, меня посетило видение, и я тут же им поделился. Дача отапливалась котелком, и в бак на чердаке временами приходилось доливать воду. Для этого в кладовочке, где стоял таз с умывальником, в потолке был люк, а под ним - стремянка. И вот, я говорю парням:

- Представьте себе вы лезете с ведром воды в руке на чердак. При этом смотришь вниз, на ступеньки, и с лестницы толкаешь свободной рукой люк вверх, чтоб он распахнулся. Но люк, прежде чем стукнуть о настил чердака, обо что-то задевает. Ты поднимаешь глаза и видишь ноги, которые качаются над люком.

Эти идиоты как-то неуверенно заржали. Потом столпились все у кладовки и смотрят на люк:

- Правда, что ли?

- Нет, конечно, это я только что придумал!

Но они всё равно стоят и смотрят. Потом кто-то смелый берёт швабру и толкает люк.

- Гы-ы, ничего нет!

- Конечно, нет. Закрывай теперь.

Но закрывать никто не хочет. А с чердака тянет холодом. Потом Шурик, самый смелый, полез по лестнице; наверху, стараясь не заглядывать на чердак, потянулся за люком, но на пол пути дёрнулся, оступился, упал в тазик с грязной водой на табуретке под умывальником и вместе с ним вывалился в коридор. Теперь уж никто не хотел лезть. Хорошо, от шума проснулся Стёпа; он не знал нашей страшной истории, поэтому обгавкал нас, закрыл люк, и все пошли спать.

Жертвой нашей следующей шутки опять стал Пашка. Началось всё как обычно. Часов в двенадцать ночи, когда все нормальные люди спали, мне опять пришла идея.

К тому времени мы уже знали, что последняя электричка, на которой можно успеть на первую пару, отходит в 7.36, а успеть на неё можно, если встанешь в 7.30, оденешься, и, не умываясь, рванёшь стометровку до перрона. Тогда успеваешь ввалиться в тамбур вагона, и за спиной хлопают двери. И вот, мы переводим все часы в даче на 7.25, даже часы на руке у спящего Стёпы, а одни с правильным временем прячем в стол, и поднимаем гвалт:

- Парни, опять проспали!

Ребята, которые поспали от силы час-полтора, только и смогли, что приподнять головы и сказать, что поедут на вторую пару. Но тут вскакивает и одевается Пашка. Мы, в трусах и тапочках, накидываем сверху пальто, выскакиваем и прячемся за углом дачи.

Черезь минуту выскакивает Пашка: "очки сверкают, взор ужасен, он весь, как божия гроза", и, "бразды пушистые взрывая" (цитировать так цитировать!) несётся он быстрей трамвая.

Не успели мы заснуть, как Пашка вернулся с пустынного перрона и заглянул к нам перед сном сказать "спокойной ночи".

Вроде бы и всё, но у этой истории случилось продолжение. Слух о ней пошёл, и буровики из соседней дачки решили повторить нашу хохму. У них был свой козёл отпущения, и тоже Пашка, только наш был тощий, а ихний - толстый. Пашки между собой сдружились, потому что частенько, едучи в электричке с занятий домой, они садились рядом и жаловались друг другу, какие все сволочи и гады. И вот, они тоже устроили ночью подъём, но ихнему Пашке повезло больше: он прибежал на перрон как раз, когда подошла последняя электричка на Питер. Ввалившись в вагон, он, как всегда, тут же заснул. На вокзале вышел и долго ждал троллейбуса. И тут вдруг стал понимать, что что-то не так: улицы утром, в час пик, должны быть забиты, а тут - никого. Тут он глянул на вокзальные часы и пошёл спать на скамеечку в зале ожидания. Он рассказывал нашему Пашке про свои беды, когда они опять вместе ехали с занятий, а в конце сказал:

- Единственное, что меня утешает, это то, что какой-то идиот бегал на электричку раньше меня.

Пашка не стал рассказывать, что этим идиотом был он, но обиды не простил.

Ну да.
Однажды вы сидели на кухне и рассказывали жене что-то ну очень интересное. Пока не заметили, что она уже три минуты как вышла. И вы решили завести блог. Чтоб хоть кто-то вас услышал!!!  Вы заведёте кучу друзей, они будут любить и понимать вас, они будут ловить каждое ваше слово и писать в комментах:
- Вай, какой ты умный (или: какая ты красивая)! Напиши ещё!
Сначала вы заводите блог не там, где надо. И потом - тоже не там, где надо. Потому что в каждой сети своя специфика, и тут вам не нравится. Но наконец, вы найдёте свою сеть. А остальные странички будут висеть на вашей совести, как брошенные дети , и только девочки с порносайтов будут заходить на них и предлагать вам любовь и дружбу.
Но вот ВАШ блог! Вы сочиняете первый пост:
- Эй, братва, все сюда! Вот он я, пришёл!, - а в ответ тишина. - Ау-у! Лю-у-ди!
Ощущение, как у того рыбака, что пол дня просидел у озера, где нет рыбы. Вы пытаетесь найти себе друзей, но как их найдёшь среди тысяч чуждых? В комментах рейтинговых блогов. Просмотришь сотни три, найдёшь одного - двух адекватных. А если громко заявишь о себе - тебя человека три найдут. Ещё кнопочка есть: случайный блог. Если долго мучиться... получилось!
Первая фаза. У вас тридцать-сорок друзей, вам их интересно читать, им - взаимно. Вы все друг друга знаете, у вас родство душ и вы беседуете, как на кухне за бутылочкой. Но число френдов растёт, всё время попадаются интересные люди, уже невозможно всех читать - не сидеть же здесь сутками! Заводим группы, и на второй - третьей сотне френдов блог переползает во вторую фазу.
Теперь у вас не дружеская компания, а светский приём. Гостеприимная хозяйка (-ин) ходит между гостями, раскланивается:
- Ах, как у Вас чудесно - интересно - замечательно!
- Благодарю Вас, я рада, что Вам понравилось!
И каждый должен почувствовать, что хозяйка ЕМУ уделила внимание. Старые друзья ещё здесь, но разве тут пообщаешься! А френдлента всё длиннее, и вот - у вас “тысячный” блог.
Теперь ваш блог похож на деревенскую свадьбу. Вы написали пост и сидите, как невеста, а в комментах - вся деревня! Они произносят в вашу честь тосты, кушают, бухают, танцуют - в общем, хорошо проводят время. Но это не финал.
Ваш блог - всё та же деревенская свадьба, но в заключительной фазе. В комментах про вас уже все забыли. Ор стоит - не разобрать. Сразу за снулыми родителями встал колхозный главбух и уже пять минут стучит вилкой по бокалу, пытаясь привлечь внимание: он хочет произнести гениальный тост с выдержками из годового отчёта. Но рядом одноногий конюх Петрович орёт:
- Выпьем за Рордину, выпьем за Сталина!
Анемичный учитель физики заплетающимся языком рассказывает дородной агрономше про глобальное потепление, мечтая пощупать её за коленку, а та ждёт, когда же он этим займётся. Зато доярка Маня в конце стола радостно верещит: её хватают за здесь сразу два тракториста. Какая-то сволочь наблевала под столом, в зале - танцы вперемешку с мордобоем. И никто не заметил, что вы выключили комп и ушли на кухню.
Хоть с женой пообщаться!

Что общего между нами и утятами?

У утят есть одна странность: первого, кого они увидели, вылупившись из яйца, они принимают за маму. И потом топают за ним цепочкой, будь то утка, кошка или трактор.

Но-но, без рук! Вы ещё мне скажите, что вы венец природы.

Не хотите об утятах, вспомним другую историю.

Школьные каникулы я проводил у бабушки, на окраине южного города. У нас там подобралась компания подростков, мы вместе ходили купаться на речку, устраивали набеги на совхозный сад, в общем, оттягивались по полной, а по вечерам забирались на стог сена, смотрели в небо, полное ярких южных звёзд, разговаривали и пытались загадать желание, пока падает звезда. А потом компания как-то рассыпалась на парочки, и мы - как там у Джеймса Ганна? - мы сидели на крылечке, держались за руки и делали то, что позволит девушка. Наши подружки, босоногие девчонки с веснушками на носу, с выгоревшими на южном солнце русыми волосами, бегали в простеньких ситцевых платьицах, и знать не знали ни о какой косметике.

Мы потом их забыли, мы любили других... Нет, не забыли, где-то на донышке души их образ остался навсегда.

Не хотите о девчонках? У меня историй много.

Работал я тут на старости лет в одной шараге, проводили инженерно-геологические изыскания под строительство. Было мне лет на тридцать и килограмм на десять больше, чем хотелось бы. И вот директриса на разнарядке посылает нас в С., курортный городок у моря. Дама одна там строиться собралась, но просила подождать, пока её газон не подсохнет после дождей, чтоб мы его своим ЗИЛом не очень перемесили - так что езжайте, пока опять не задождило.

- Ну, - думаю, - знаю я этих дам. Будет гнуть пальцы, гундеть под руку да пытаться поразить воображение своим баблом - что и почём она купила.

Поехали. Участок в самом центре, и немаленький. Сигналим у ворот, из дома выбегает хозяйка. Не знаю, успела ли она умыться, но не накрасилась точно. Я глянул - и погиб.

К воротам бежала девчонка моей юности: босиком, загорелая, в простеньком халатике, с русыми, будто выгоревшими на солнце волосами. Ну да, лет на десять старше, но - она. Я не знаю, как я сумел сразу и работать, и петь ей соловьём. Но через десять минут она уже забыла о своём муже-нефтянике.

Наш бурный роман продолжался, пока мы не закончили работу, а потом мы расстались. А что делать?!

Так вот, если хотите завоевать сердце избранника (или избранницы), узнайте, как выглядели его девчонки (или мальчишки, соответственно), и прикиньтесь под них.

И он пойдёт за вами, как утёнок за трактором!

Вовка Шубин

Ибо даже погибшее, но уцелевшее в памяти – не мертво.

Лев Гумилёв

С Вовкой Шубиным мы проработали почти весь сезон вдвоём; а сезон вдвоём в лесу - это что-то да значит. Вот он, Вовка:

С веслом стоит у лодки, а на лодке лежит Жанка, Умная(!) студентка.

А Вовка - чо? Вовка вырос в деревне Турдеевке под Архангельском, там у них была судоразборка, а выше по течению Двины - Архбум, и там, и там ртуть, а кроме - и диоксины, и чёрт знает что ещё, потому у Вовки молочные четыре зуба снизу спереди как выпали, так больше и не выросли. А вставить он их не мог, потому что в городе ему было не до того.

Фото это на второй год, на Кепиной, а в первый мы с ним сплавлялись по Пачуге и Светлой.

Речки там интересные. Район сложен известняками, которые на водоразделах перекрыты слоем суглинков. Ручьи текут, пока не промоют суглинки, а тогда уходят под землю, ибо карбонатные породы для воды проницаемы. Часть этой воды выходит в родниках, в бортах долин рек, сливается в протоки и впадает в реки, а часть так и идёт под землёй в море. Долины рек прямые, как по линейке прочерчены: видимо, заложены по разломам или по зонам трещиноватости. Там же, видимо, идёт и основной подземный сток, и там, где свод между подземной и наземной рекой обрушился, тянутся узкие озёра глубиной метров сорок. Вода в реках и озёрах до того чиста, что на глубине двенадцати метров я видел поплавки сетки. Когда плывёшь по озеру, дух захватывает: ты висишь над бездной. А сверху, с борта долины или с вертолёта озёра малахитового цвета.

Красивая речка Светлая, только один в ней минус: рыбы почему-то нет вообще, даже мальков. А кушать хотелось. Мы уже дней десять как сидели на одних кашах: день - рис с тушёнкой, другой - гречка с тушёнкой, третий - перловка с тушёнкой, а четвёртый - манка просто так. В туалет ходили - как зубную пасту выдавливали. После манки вообще никак. Продукты мы не заказывали, потому что заканчивали участок и удобнее было заказать их на новый участок, при переброске.

Так что, когда пришло время сплавляться на новый лагерь, я решил сделать сплав подлиннее, но стать лагерем там, где в реке водились здоровенные хариусы.

Скатившись в Пачугу, мы проплыли вдоль болота, что тянулось по левому берегу, и перед прижимом, где слева к реке подходил холм, поднялись метров сто по протоке и разбили лагерь у подножья холма. Протока эта собиралась из родников под бортом долины, и была не маленькая: метра два в глубину и шириной метра четыре. Вода в ней была ледяная, и по ночам от неё так тянуло холодом, что мы в палатке мёрзли - это летом!

Родник на Пачуге

На следующий день мы, естественно, устроили выходной и поплыли ловит рыбу. В чистой воде, в ямах, распустив сиреневые спинные плавники, стояли красавцы-хариусы, их можно было пересчитать. Но клевать они не собирались. Мы испробовали всё, что только могли придумать: бесполезно. Только на одну мою маленькую блесну-вертушку с красными пятнышками они хоть как-то реагировали: стоило ей опуститься в воду, как из глубины поднимался хариус; он всплывал, как подводная лодка, не шевеля плавниками, потом бил по блесне носом и уходил на глубину.

Что делать? Ставить сетку - здесь неудобно, да и результат: попадутся один-два за сутки, и всё.

Но, в конце концов, кто из нас умнее?! Я должен их поймать.

Тогда только появились "экранчики" - это такие мини-сеточки примерно метр на метр размером, не из ниток, а из лески. У меня была прошлогодняя леска 0.3, и я в свободное время уже вывязал приличный кусок. Мы вернулись домой, и я уселся в палатке довязывать экран. Шубин ходит и бурчит:

- Опять Кубраков какую-то афёру затевает.

Он у меня - конструктивная оппозиция. Когда-то Вовка был участковым под Архангельском. Об ту пору там на стройке работали болгары, и наши дамы, привлечённые их носами с горбинкой, слишком часто стали посещать их общагу. И вот однажды ночью милиция устроила облаву. Девки сыпались из окон, но вокруг стояло оцепление. Шубин за общагой задержал миловидную женщину. Она плакала. Потом сказала:

- Вот так по глупости сломала себе жизнь. Муж - офицер, месяц как в командировке...

- Иди уж!

Баба драпанула в темноту.

А кончилась его карьера так. У него был приятель. Однажды тот пришёл к своему деду, попросил у него дрель. Дед говорит:

- Иди, возьми в диване.

Внучек открыл диван и обнаружил там, кроме дрели, пять тысяч рублей в газетке. С этими деньгами он пришёл к Вовке:

- Я у деда деньги нашёл. Давай вместе пропьём! Мне - три, тебе - две.

Деньги они пропили. А тут и дед обнаружил пропажу и заявил на внучка. Вовке на суде надо было всего-то сказать, что он не знал, что друг у деда деньги украл, однако он сознался и отбарабанил три года на зоне.

Экранчик я довязал часа за два; получился квадрат стороной метр двадцать; сверху и снизу я закрепил его на два прута. На верхний прут надел два поплавка от сетки и привязал за середину длинным капроновым шнуром, а снизу привязал к углам два мешочка с камнями. Снасть готова!

Мы выгребаем на реку; Шуба бурчит. Походим потихоньку к ближней яме, где стоят хариуза. Вовка придерживает лодку за куст, а я опускаю экранчик так, чтоб он перегородил яму и закрепляю его шнуром за ветку куста над берегом. Потом мы тихо отваливаем, я говорю Вовке, чтоб грёб вверх. Зайдя под другим берегом метров на десять выше ямы, мы разворачиваемся, и с воплями и ударами вёсел несёмся на яму. Хариуза шарахаются вниз, но два торчат в сети. Я быстро поднимаю экранчик, вытряхиваю рыбины в лодку и опускаю экранчик назад. Тут мы опять отходим к другому берегу и идём вниз, а потом гоним стаю вверх, и так - пока все семь рыбин не лежат на дне лодки. Потом мы сплавляемся к следующей яме и повторяем.

Вечером на печке, на здоровенном противне, который мы прихватили на избе по дороге, у нас жарятся шесть полуметровых хариусов. Морды у нас довольные, как у кота в тот момент, когда сметану он уже сожрал, но его ещё не выдрали.

Занимались мы пятидесятитысячной съёмкой. Сие означает, что по результатам работ мы построим комплект геологических карт масштаба 1:50000. И что на каждый сантиметр карты, то есть через каждые полкилометра, у нас должна быть точка наблюдения. И расхожий стереотип о геологе, который идёт в дальние маршруты с рюкзаком и молотком, здесь не годится. Нормальный маршрут на "пятидесятке" составлял шесть-семь километров. По тяжёлой архангельской тайге это часа два-три хода. А остальное время? Ну, не считая, что в маршруте ты не просто идёшь, а привязываешься по карте и аэрофотоснимку, наносишь на них точки, держишь азимут и считаешь шаги, да ещё и непрерывно вертишь головой, как лётчик-истребитель в бою - наблюдаешь за рельефом, растительностью, высматриваешь обнажения пород, основная работа приходилась на точки наблюдения. На каждой - а это двенадцать-пятнадцать точек, - надо выкопать шурф или расчистку, опробовать, зарисовать, описать.

Хорошо, когда с утра тебя не будит будильник, нет нужды бежать к 8.00 на работу. С утра я не люблю суетиться. Встаём, Володя разводит костёр, кашеварит, я смотрю карту, снимки, намечаю маршрут. На карту надо смотреть при каждой возможности; это окупится. Поели, навьючиваемся в маршрут. Болотные сапоги, зелёная куртка и брюки - наша постоянная одежда. Кто бы объяснил, почему у нашей спецодежды мотня брюк всегда была между колен, и чтоб в них ходить, приходилось их два раза обматывать вокруг ремня. Ну почему нельзя было их шить по нормальной выкройке?

На ремне у меня висит нож, вешаю на пояс патронташ, потом - полевую сумку. Не люблю носить её на плече - мешает, падает, а так - висит сзади. В сумке, кроме карт, снимков и полевой книжки - компас, этикетки для проб, карандаши, ветровые спички (НЗ), на них намотана удочка, капельница из-под нафтизина с соляной кислотой - капать на камни, пузырёк Дэты. У нормального геолога к карандашу всегда привязана на нитке резинка. Потому что в инструкции записано: в документации запрещается стирать записи, только зачёркивать. Такие инструкции сочиняют мизантропы, априори уверенные, что средь геологов - одни мерзавцы.

На плече ружьё, в руке - геологический молоток с длинной ручкой. Ручку молотку я делаю сам, длиной 75 см, размеченную через пять сантиметров.

Володя собирает в рюкзак наш обед: банку тушёнки, пол булки хлеба, в котелке из консервной банки из-под компота - сахар и чай в мешочках для проб. Бутылки под пробы воды, мешочки под пробы грунта. Из рюкзака торчит ручка лопаты. Лопата у нас собственной конструкции: у совковой отрезаем углы, как у штыковой, ей хорошо и копать, и выбрасывать землю, и укороченная ручка - чтоб не цепляться за деревья и удобнее было в шурфе развернуться.

Вообще, инструмент у нас ещё тот. На весь Союз выпускался один вид топоров - "плотницкие". Ни колоть, ни рубить ими не удобно, а пила - знаменитая двуручная, прозванная "дружба-два"; чтоб она пилила, её ещё надо заточить и развести. Ножовки тоже шваль, лучковых вовсе нет. Шубин виртуоз: насобачился пилить двуручкой в одиночку, и на моё предложение напилить дров вдвоём неизменно отвечает:

- Ты своими картами занимайся!

Ходили мы оба хорошо, но Вовка умел быстро копать: это только кажется, что копать - дурацкая работа, это тоже надо уметь. Идём по долине, борта крутые, вверх лезешь - за деревья хватаешься. На точке я осматриваю склон: нам надо вскрыть коренные породы; сверху они покрыты чехлом рыхлых отложений. Этот чехол сползает со склона не весь сразу, а участками, "скибками", поэтому где-то его может быть метра два, а где-то и двадцать сантиметров. Я выбираю так, чтобы копать поменьше. Пока Володя копает, я начинаю писать: привязка, описание рельефа по ходу и на точке; за это время он уже что-то вырыл, и я начинаю зарисовку и описание канавы. Когда он заканчивает копать, и у меня почти всё готово, оставалось только отобрать и записать пробы. А если надо, уже и чаёк поспевал. Так что наш дуэт молодых обставлял не числом, а уменьем.

Работы с этого лагеря не больше, чем на неделю, и будем перебрасываться на Падун. Где делать площадку для вертолёта? По нашу сторону протоки места маловато: рядом залесённый холм, а если с той стороны - её ведь не перейдёшь, придётся оставлять лодку, в последний момент перевозить на ней палатку и всё, что обычно убираем только при подлёте вертолёта, а потом лодку спускать и тащить? Я решил площадку сделать с нашей стороны. Втыкаю белые флажки на болоте, рядом складываем вещи. Вертолёт может нормально сесть на болоте за протокой, а потом над землёй в режиме воздушной подушки подлететь к нам. Раз мы так ехали на нём, как на трамвае, чуть не километр. Плохо я думал о наших асах.

Дня через три из-за леса, со стороны базы выныривает Ми-2. "Двойка" проскакивает чуть вперёд, разворачивается на месте. Накреняется вперёд и влево и сухим листом падает на площадку. Из вертолёта выскакивает человек с вещами.

Прилетел Костя - плотный, как большинство лётчиков, лысоватый мужик лет за сорок. Взлетать ему против ветра надо в сторону холма - слишком близко, не наберёт высоты. Болото продолжается за холмом по другую сторону реки, но вдоль русла - полоса высоких деревьев. И тут Костя выдаёт. Вертушка опускает морду к земле, и, чуть не цепляясь за ерник, разгоняется в сторону реки; она несётся прямо на деревья, но скорости для взлёта всё равно мало. Прямо перед деревьями Костя дёргает штурвал на себя, вертолёт подпрыгивает, перескакивает через деревья и опускается, но уже за рекой, и разгоняется над болотом.

К нам прилетел Володя. Первое, что он нам сказал - в вертолёте, кроме него, сидела Томка из бухгалтерии, летала на базу выдавать зарплату. Когда Костя спикировал, она так заверещала - точно, обоссалась!

- Ничего, - говорю, - если при посадке не обоссалась, так при взлёте обосралась точно.

Раз полетел я с этими орлами, ещё на Ми-4, забирать вещи, оставленные на лагере - не смогли всё увезти одним рейсом. Погода была хорошая, ветер попутный, они забрались наверно на километр вместо обычных пятиста метров. Летим; лагерь уже близко, а высота большая. Ну, думаю, сейчас как начнут круги накручивать, пока высоту сбросят. Если человек после полутора месяцев в тайге накануне вылетел в деревню и отметил это событие питьевым спиртом, ему лишние маневры вертолёта противопоказаны. Смотрю в окошко на лагерь; и тут - тишина! То есть мотор заглох, и только свист ветра. Я в невесомости, вертолёт сыпется вниз! Дух захватило, пальцы вцепились в край сиденья. Последняя надежда - на авторотацию. То есть вертолёт может от потока воздуха раскрутить винт и немного спланировать. И в сотне метров над землёй мотор вдруг опять застучал, и вертолёт плавно приземлился. Это они высоту так сбрасывали.

А на обратном пути - ветер встречный, и сначала они неслись над самыми болотами, подпрыгивая над лесом так, что я инстинктивно поджимал ноги, чтоб не задеть верхушки деревьев, а потом, когда долетели до верховьев реки, что текла к нашей деревне, они спустились в её долину, ниже бортов, чтоб не задевал ветер, и помчались.

К нам прилетел Володя из спецпартии. Сказано в писании: Не сотвори себе куратора!

А шо делать?! Их не мы сотворяли, а министерство. Стоило какую-нибудь контору, например геохимиков, сделать кураторами, как они тут же объявляли, что их метод поисков - единственно верный, и заставляли всех применять его в жутких количествах и даже там, где его заведомо не надо. Вот и спецпартия - радиоактивщики. В наших краях урана быть не могло по определению, поэтому они который год вели загадочные работы на самой сёмужной речке, по осени привозили по баулу сёмги, а нас всех заставляли ходить с радиометрами. А то что они проверять будут? Володя наш старый приятель; пока сёмга не идёт на нерест, залетел в нашу партию хариуса половить, а заодно нас проверить, а начальник его к нам подкинул. Так что в этот вечер мы трясли хариузов из экранчика втроём.

Перед отлётом Володя тоскливо спросил:

- У вас хоть радиометр есть?

- А как же! Нам без него никак. Мы на его ящике лепёшки раскатываем!

В день отлёта весь бутор, кроме палатки и спальников, лежит на площадке под брезентом, придавленный грузом, чтоб не раскидало струёй воздуха от винта. Одним рейсом нам на двойке не улететь, первым рейсом лечу я, чтоб показать место, Вовка прилетит вторым с остальным барахлом. "Двойка" зависает над площадкой, мы идём, пригибаясь, под ветром; сзади заходить нельзя: там хвостовой винт. У Ка-26 ещё смешнее: спереди винт вращается низко, можно стать на голову короче, если подойдёшь, а сзади натянуты антенны, надо не въехать в них лицом.

Мы набиваем задний отсек по заглушки, я сажусь рядом с пилотом. Лётчики здесь летают по одному, и правое место свободно. Пилот приподнимает машину и вновь садится: показывает, перегруз. Шубин открывает задний отсек, выкидывает то, что с краю: баул с инструментами и пару ящиков, и мы взлетаем.

Место на Падуне выбрано заранее, по карте и снимкам. Садимся на широкой пойме правого берега, метрах в ста - пологий борт долины. Я выкидываю вещи, вертолёт разгоняется и уходит на юг. После суеты и рёва двигателей настаёт тишина. Первые комары с тонким писком подтягиваются на обед.

Мне посылка из дома: большой арбуз, на котором жена вырезала мою фамилию, в крафт-мешке - свежие огурцы и лампа "летучая мышь". "Летучая мышь" гораздо удобнее тех керосинок, которые нам дают со склада: устойчива, можно держать за ручку или подвесить, стекло толстое... но увы! Какая-то плесень придавила её, и теперь огурцы перемешаны с битым стеклом. А пока я лежу на брезенте и читаю письмо.

Вертолёта всё нет; я иду осматривать окрестности, выбрать место для палатки. На взгорке обнаруживается лагерь геофизиков. Что геофизиков - я определяю по натянутым на остовах палаток и деревьях проводам и брошенных батареях. Прошёл с пол километра по речке. Через заводь тоже натянут провод - это они перетягивали по нему сетку, чтоб не ставить её каждый раз. На всём пути обнаружил одного зашуганного хариуза. Я его ловить не буду, я не садист.

А Вовки нет и нет. Так, продукты у меня есть, палатка и спальник у меня. Но инструмент в последний момент выкинули, ставить лагерь я не могу. А вот Вовка остался с кастрюлей недоеденного борща, без палатки и без спальника - если сегодня не заберут, ночью туго ему придётся. Рация у меня, но большая антенна - тоже в том бауле. К дневной связи отвязал проволоку в старом лагере, прицепил как надо.

- Максимыч, - ору, - вы не забыли, человек у меня на Пачуге?!

- Не боись, - отвечает, - в конце дня привезём!

Знаю я эти шутки. Где-то что-то случись, и будешь ждать дня три. Но в пятом часу слышу знакомый рёв. Летит!

Падун он петляет, как собачья песня, и весь в завалах: упавшие подмытые деревья часто перегораживают русло. Когда приходит время сплавляться, пытаемся выйти пораньше, но от лагеря до речки далеко, и грузимся мы чуть не до обеда. Выплываем, гребёмся с пол часа, и с очередной петли видим свой лагерь. Надо было стаскать вещи сюда, чуть пониже. На песчаных косах следы маленьких лапок, похожи на кошачьи; это норка, но самого зверька не увидеть. В излучинах прямо над водой большие кусты красной смородины - кислицы, сплошь покрытые ягодами. Цепляешься ногами за какой-нибудь корень, одной рукой держишь веточку, а второй закидываешь в рот грозди красных ягод.

Конечно, по закону подлости часа в два начинает моросить. Что делать? Мокнуть, разумеется. Достаём свои медленно промокающие брезентовые плащи. Будь они непромокаемые, в них было бы невозможно работать: изнутри весь взмокнешь.

На завалах я за корму удерживаю Вовкину лодку перед бревном, а он двуручкой, часто под водой, пилит брёвна. У нас ещё есть ножовка, но ей бревно день пилить. В общем, получается, основное время мы не плывём, а пилим. Какая-то подлая ветка скидывает с лодки в воду пилу, и мы минут пятнадцать вылавливаем её вёслами. Хорошо, неглубоко.

А я ведь ещё и маршрут веду: описываю береговые и русловые обнажения пород, компасом замеряю их залегание, отбираю пробы. Под дождём. Грудью закрываю пикетажку и карту, ставлю на карте точки. Где-то на пол пути в русле выходят красные песчаники венда: это докембрий, более 600млн лет. Ценная точка: в долине они не обнажаются. Вылавливаем со дна образцы, как могу, меряю элементы залегания.

Уже не то что смеркается, а и вовсе ни хрена не видно, а мы всё плывём, пилим, пилим, плывём. Впотьмах подсвечиваю фонариком на карту, компас, пытаюсь ориентироваться по изгибам реки. Надо доплыть до намеченного места - там единственное в округе болото, где сможет сесть вертолёт: надо отправить пробы. Время уже - часов двенадцать ночи. Кажется, вот оно: длинный прямик, слева - высокий борт, справа - терраса высотой метра три. Длинный ли? - я вижу не дальше десятка метров, но причаливаем, мокрые, усталые. Поддёргиваем носы лодок на берег, привязываем, выискиваем пятачок средь берёз и ёлок на террасе, чтоб поставить палатку. Мы рубим колья для каркаса, и из их веток я развожу костёр: невозможно ведь работать , когда в одной руке фонарик, тем более один на двоих.

Хорошо в тайге разводить костёр! Срезаешь кус бересты, выбираешь место, чтоб не в луже, ложишь его, а сверху - сухих тонких веточек; в любой дождь под ёлкой старые засохшие ветки остаются сухими. Поджигаешь бересту; она горит красноватым пламенем, чёрная копоть пахнет дёгтем. Это вам не бумага: от неё не остаётся золы и температура высокая. Затрещали тонкие веточки, и я подкидываю ветки потолще. Впрочем, не подкидываю - аккуратно ставлю шалашиком, закрывая от дождя своим телом. Главное, чтоб нагорели угли - тогда будет гореть всё! И вот мой пионерский костёр горит, а я начинаю ложить на него большие зелёные ветки от срубленных берёз. Ложить их надо средней частью на пламя, не разваливая костёр, и параллельно друг другу. Большие сучья и развилины - отрубать: сначала языки пламени поджигают вверху тонкие веточки; веточки сгорают, и тогда толстые ветви опускаются в самое пекло и полыхают. Разве что ливень затушит такой костёр.

В свете костра мы вбиваем два двухметровых кола для палатки. Они должны быть строго определённой высоты: выше - борта палатки не достанут до земли, ниже - палатка разойдётся вширь, и вход не будет закрываться. Поэтому мы вбиваем колья по метке. Метка - это я. =(

Шубин подгоняет меня к колу, к моему росту добавляет ещё четверть - в самый раз! Потом прибиваем перекладину. Можно, конечно, и без неё, но мы ведь всё лето в лесу, и после работы нам надо отдыхать нормально. Растягиваем палатку на колышки - наш дом готов! Надо будет ещё положить два бревна вдоль боков палатки, прижав её края, а потом два - поперёк, одно в головах, второе - метрах в двух , ближе к двери. Мы с Вовкой хитрые: чтоб не рубить жерди на нары, возим с собой доски. Доски ложим по бокам, а посредине на колышках - стол. Но это - завтра, а сейчас мы кидаем доски на землю, сверху кошму и спальники, достаём кастрюлю с утрешними щами, хлебаем и забираемся в мешки.

Утром солнышко светит на брезент палатки сквозь листву берёз. Все кости крутит после сплава; неспеша выбираемся из спальников, готовим еду, обустраиваемся, разгружаем лодки, а в

голове одна мысль: там ли мы стали? Попробуй, сосчитай впотьмах петли на этой речке! Но виду не показываю: рабочий должен быть уверен, что его геолог ночью, впотьмах, с завязанными глазами - всегда придёт точно туда, куда надо. Наконец, ближе к обеду, прихватив топоры, выбираемся на болото. Точно! Однако несколько деревьев надо подрубить. Наш вертолёт садится и взлетает не так, как в американских фильмах: он хоть не едет по земле, но ему нужна площадка, чтоб разогнаться над землёй. Шуба заводит свою дежурную песню:

- Вот, эти вертолётчики, тут Ту-104 сядет, а им всё мало...

А оно мне надо - его подгонять? И я говорю:

- А ты представь, что мы завтра будем улетать с этой площадки!

- Да? - Шубин озабоченно оглядывается, - Пойду ещё вон ту ёлочку срублю!

Потом мы устраиваем баню. У нас вторая палатка-двухместка под склад и баню, тащим туда печку, наваливаем гальки и топим. Хорошо после бани! Особенно первые шесть месяцев.

Кстати, живём мы в четырёхместке; это у нас они так называются, а туристы нашу двухместку считают четырёхместкой. Вчетвером в ней можно лежать на одном боку и всем вместе переворачиваться.

На речке у нас соседи: утка с последним утёнком и ястреб-тетеревятник; он уже перетаскал весь её выводок и всё прицеливается схватить и последнего. Когда утки выплывают на чистую воду, он проносится над ними, но утка с громким кряком вместе с уже большим утёнком кидаются под берег. Чего только не увидишь в лесу! На другой день мы стали свидетелями скандала в вороньем семействе. Не ворон, а воронов: больших, чёрных.

Карл рыл куда-то вниз по-над речкой, а Клара поспешала за ним, хрипло каркая:

- Кар-р, кар-р!

- Кар! -откаркивался от неё Карл и поддавал ходу. В переводе это выглядело примерно так:

- Карл, одумайся, пойдём домой!

- Отстань, не твоего ума дело!

В полукилометре ниже нашего лагеря они встретились с соседями. Карр стоял на всю речку. Карлы пикировали друг на друга, долбали крыльями, выдёргивали перья из хвоста и крыльев, а заполошные Клары носились вокруг и орали. Минут через десять наш Карл решил, что мерзавец достаточно наказан, каркнул:

- Карр!, - что в данном случае значило: - Так будет со всяким, кто покусится...! - и усталый, но удовлетворённый, помахал домой. Клара летела чуть сзади, виновато подкаркивая.

Посидев над картой, я прикидываю: там, где в речке выходят вендские песчаники, долина реки по правому борту - не горизонтальная, как ей положено быть, а полого поднимается к борту. Значит, она не выработана, и мощность аллювия там меньше, чем обычно. В борту долины выходят известняки, а между ними и песчаниками должен быть ещё и прослой глин. И в этом месте мы можем вскрыть эти отложения и более точно установить их границы. Идём с Вовкой копать шурфы. На месте я долго хожу поперёк долины, присматриваюсь, потом выбираю место под первый шурф. Шубе я объяснил суть нашей сегодняшней работы, и потому он ноет:

- Эх, не здесь надо копать, метров двадцать ниже, здесь не вскроем ничего...

- Ты копай, копай! - усмехаюсь я, разводя костерок.

Вовка добросовестно вымахал метр восемьдесят в полное сечение - идёт всё галька с песком. Последние двадцать сантиметров - до положенных по ТБ двух метров - он обычно не копает во всю ширину, а делает ямку в одной половине. И вот - два метра. Вовка выкидывает последнюю лопату песка:

- Я же говорил!

- А ты посмотри, что к концу лопаты прилипло!

На самом конце лопаты - сантиметров пять синей глины.

Пьём чаёк, и опять я хожу, принюхиваясь к рельефу долины. Теперь надо подсечь, далеко ли от русла уходят песчаники. Здесь! Но Шуба не сдаётся:

- Ну, там тебе повезло, а вот сейчас ты точно промахнёшься.

Но история повторяется: на последней лопате грунта Вовка цепляет песчаник.

Потом, после вылета на базу, Шубин рассказывал корешам:

- А мы с начальником если и спорили, то только по геологическим вопросам!

КОНЬ ПЕЧАЛЬНЫЙ

Опыт ксенопалеолингвистики

Восходящее солнце осветило перламутровую поверхность океана, покрывающего планету. Спокойно и необъятно лежал он под синим небом, отсвечивая голубыми и розовыми бликами мелкой ряби. Солнце поднималось, изливая потоки тепла, и поверхность океана пришла в движение. Блёстки ряби стали вытягиваться; появились, сначала неясные, струи. Струи сливались в огромный водоворот, в центре которого поверхность стала проседать, образуя глубокую воронку. Крутые стены её уходили всё глубже, до самого дна.

Через некоторое время в зените над воронкой появился первый дальний разведчик. Беззвучно опускаясь, скользнул в воронку чёрный овальный корабль, гладкий и пульсирующий, как капля ртути. Не успел он достигнуть дна, следом стал спускаться ещё один, за ним – ещё. Когда десятка два кораблей опустились в воронку, наступило затишье. Вращение на поверхности стало затихать, стены воронки сомкнулись. Глубоко на дне из кораблей вытекали Капли и сливались с Океаном. Прибыли разведчики.

Один из них принёс известие о странной жизни на далёкой планете, о жизни, совсем не похожей на жизнь Океана.

ПРОЛОГ

И стало Ему скучно, и надоело Ему всё, и тогда стал Он от скуки Всё, что подвернётся, плющить и засовывать в Ничто, чтоб глаза его не видели. И от скуки стало Ему интересно, а что из этого получится, если Всё затолкать в Ничто. Хотя, если честно, и так все знали, что из этого получится.

Вот Он просто всё сжимал, сжимал, сжимал в одну точку. Оно Ему надо было? Всему ведь есть предел, и такой Биг-Банг получился! Понесло во все стороны сразу со страшной силой, что уж никто и ничего сделать не мог. Да и не хотел. Сначала всё простенько было: пространство возникло, чтоб было – куда, время, чтоб было – когда, и ещё что-то, чтоб было – что. Потом пошла рябь: комочки, частички, бозоны, кварки там всякие, пара – тройка полей, взаимодействий, материя, энергия, звёздная пыль закручивалась в вихри, и в вихрях загорались звёзды, а что оставалось вне, в водоворотиках рождало планеты, и было всё раскалённым, но потом начало остывать, и остывало, пока не выпала вода.

В небе гремели молнии, а в атмосфере какой только дряни не было! И родились такие длинненькие молекулы, которые из всего этого научились извлекать нужные вещества, чтобы делать себе подобных. И не стал Он им говорить: - Плодитесь и размножайтесь! - потому что они только этим и занимались, а больше ничего и не умели. И из океана получился сплошной бульон, весь в слизи и комочках. А когда всё было сожрано, призадумались комочки той частью своих длинных молекул, которая почти что думать могла. И стали они протягивать друг другу щупальца, и соединяться и обмениваться информацией, как в этом мире выжить и не превратиться в гниль смердящую. И возник единый живой Океан, единый, но состоящий из множества, и научился он брать все вещества, нужные для жизни, из своей планеты, а энергию – от Солнца. Но кроме самого себя Океану было почти ничего не надо, потому что со временем научился он создавать из своей плазмы жидкокристаллические структуры почти любой сложности и почти с любыми заданными свойствами. Лишь немногие вещи были неживыми, механическими. Как обшивка чёрных кораблей, исследовавших далёкие планеты и разносивших Жизнь по Вселенной.

Вся мудрость Океана записывалась на управляющих кристаллах. Когда надо было отделить Каплю, чтоб отправить её в дальний путь, от одного из гексагональных кристаллов Океана отделялся тонкий листочек слюды, на котором была записана вся информация, необходимая этой Капле. Без управляющего кристалла Капля была бы просто комком протоплазмы, более глупым, чем её далёкие предки в Первичном Бульоне. Капля впитывала из внешней среды необходимые элементы и росла, и чешуйка слюды внутри капли тоже росла, образуя новый кристалл, который, отделяя чешуйки, мог дать возможность отделиться новым Каплям. И Капли – посланцы Океана летели сквозь черноту пространства в пульсирующих кораблях, чтоб заселить новые миры или познакомиться с новой жизнью.

Но на одной планете, когда в океане осталось мало свободных питательных веществ, один паршивец отрастил этакие химические зубы – ферменты, и преспокойно откусил кусок ближнего своего. И – пошло–поехало. Все жрали всех, а чтоб уцелеть и больше сожрать, придумывались клыки, зубы, раковины, панцири, клешни. Мозг появился, и тоже для того – чтоб больше сожрать и уцелеть. Копья, топоры, броня, бомбы! И не было предела жадности: когда уж и не сожрать больше, а хочется, придумали деньги, эквивалент продукта – их можно было забрать сколько угодно, и никому не давать, и другие пусть дохнут с голода. И всё это называлось цивилизация, а чтоб жрать с каждым годом всё больше, придумали прогресс и науку. А чтоб заглатываемые не слишком трепыхались в горле, придумали религию: Бог терпел и нам велел!

Примерно на такую планету наткнулся один из разведчиков. Поражённый увиденным, он оставил на орбите автоматические зонды и вернулся в Океан.

Анализ полученной информации дал мрачный прогноз. Господствующий вид на планете гордо называл себя: Homo sapiens – Человек разумный, хотя правильнее было бы назвать его: Homo averis – человек жадный. Потому что Цивилизация функционировала так, что пути развития всегда выбирали самые жадные и недальновидные её особи. Через три-пять сотен лет они доберутся до самой грязной из всех энергий: энергии распада тяжёлых элементов. Жадность и конкуренция не позволит им устоять перед соблазном, и воспользовавшись всегдашней тупой отговоркой: - А, дети потом что-нибудь придумают! – они угробят не только себя, но и всю планету.

Время ещё оставалось. Был принят план: чтобы, на первом этапе, привести эту «цивилизацию» в пристойное и безопасное русло, воздействовать на индивидов этой разделённой жизни их же религией.

Дело в том, что порой появлялись индивиды, которые интуитивно чувствовали тупик в конце туннеля, и пытались хоть что-то объяснить или испугать остальную массу, чтобы повернуть развитие общества от цивилизации к гармоничному миру. Но жадные обычно быстро с ними разделывались, а их учения бессовестно перевирали. И всё же что-то оставалось. Религия призывала быть добрыми, трудолюбивыми, а за грехи грозила вечными муками, но никто то ли не боялся, то ли не верил. Потому что и на религии жадные наживались: некоторые из них объявляли себя любимыми учениками пророков, у которых прямая связь с Создателем, и обещали за деньги договориться с Ним, чтоб Он простил любые мерзости, совершаемые грешниками.

Решено было, на первом этапе, взяв лучшее от религии, заставить жителей планеты выполнять те её предписания, которые сделают их мир лучше. Затем, вместо идеалов наживы и конкуренции, постепенно внедрить идеалы добра и гармонии и помочь жителям планеты создать общество гармоничной жизни.

ВТОРЖЕНИЕ

Чёрный корабль уносил к далёкой планете Каплю Океана, которая должна помочь разделённой жизни. Информация, считываемая орбитальными зондами, передавалась на корабль и обрабатывалась. И вот разработан детальный план.

Корабль приводнится в море близ приморского села, где в этот день будет храмовый праздник. Капля разделится на полсотни индивидов, и каждый из них примет вид страшилища, исчадия Ада, и когда во время крёстного хода корабль, на глазах изумлённых селян, приблизится к берегу, страшилища высыпят из него и, угрожая страшными карами, потребуют от селян вести праведный образ жизни и очистить страну от скверны. Получив такое доказательство Веры, местный поп, человек энергичный, должен возглавить крестовый поход на столицу. Подослать к нему в нужный момент пару – тройку архангелов с огненными мечами вместо вовремя исчезнувших чертей не составит труда. По пути к столице к шествию примкнут жители окрестных селений, и царская власть будет низложена. Новое правительство из лучших представителей народа обеспечит развитие страны в сторону гармоничного мира, постепенно распространяя своё влияние на всю планету.

Из-за низкой облачности корабль садился вслепую, по лучу автоматического зонда, установленного в точке приводнения. В зале корабля Капля разделилась на полсотни индивидов, и началась их трансформация в «нечистую силу». Сейчас корабль должен плавно приводниться и подойти к берегу. После чего они включат внешний обзор и высадятся.

Он начал превращаться в рогатое чудище, как вдруг…

Волны бьются о берег скалистый, брызги ветер разносит далёко.

Вот старик ковыляет в лохмотьях, на плече он свой невод тащит.

Матерится старик, как извозчик, всё старуху свою поминает:

- Запилила меня злая баба, не даёт старику мне покоя!

В божий праздник налила б стопарик, да куда там !

- пожалуй, дождёшься!

С дома гонит меня на рыбалку, на посмешище всей деревне.

Что ж в такое ненастье поймаешь, кроме грязи да тины морской?

Утопил бы её, лахудру, или сам утопился б с горя,

Да не хочется в божий праздник грех на душу мне брать такой .......

Вот старик до скалы доходит, в море невод он свой бросает.

В первый раз он закинул невод - пришёл невод с большой корягой.

Во второй раз закинул невод - пришёл невод с травой морскою.

В третий раз он закинул невод - пришёл невод с блестящим шаром.

А из шара торчала спица, и пищал он - ну как синица!

Оробел дед, потом в котомку шар засунул, и - дёру к бабе.

Ещё пуще взъярилась старуха, как увидела деда с уловом:

- Дурачина ты, простофиля! Ты поймал золотую рыбку,

А пока тащил, рыбка сдохла! В дохлой рыбке много ль корысти?

Нет тебе, дураку, попросить бы

хоть корыто*, да выпустить рыбку!

Не успел ей старик ответить - из-за моря вдруг гул раздался.

С неба шёл он со страшной силой, аж внутри у него отдавался.

Ноги старые подкосились, и с размаху он сел в корыто,

А у бабки вставная челюсть ей под ноги, в песок упала.

Не успел он перекреститься, как ударило что-то в берег.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ни старинушки нет, ни старушки, только щепки летят от избушки.

______________________________________________________

*Старое совсем раскололось. Прим. автора.

Селифан, в засаленном зипуне, в опорках, надетых по случаю ревматизьма на толстые вязаные носки, рыл по-за огородами в сторону моря. По случаю престольного праздника он с утра успел надраться, как свинья. Четверть самогона, которую вытащила жена из заначки, дабы выпить по стопарику за завтраком, по сути предназначалась на вечер, когда в гости придут сваты. Но тут жена дала промашку: полезла в погреб за квашеной капустой, оставив Селифана наедине с бутылью. Душа его издала беззвучный торжествующий вопль, пробка из кукурузной кочерыжки вылетела из бутыли, и прежде, чем жена спохватилась, четверть опустела более чем на половину. Занюхав вяленым бычком, Селифан сиганул из окна в огород и задал дёру. Требовалось убраться раньше, чем жена достанет его ухватом, не то плакали его рёбра - больно она в этом деле навострилась.

Его уже начало разбирать, но ноги сами несли куда надо. День начался хорошо. Ещё утро, а он уже пьян в драбадан. Сейчас вздремнёт под лодкой на берегу моря, а там можно и домой. Жена поостынет, драться не будет, зато полаяться можно будет от пуза. А там и сваты подойдут. Самогона не хватит, и свату придется выставлять свой. А он этого не любит, и когда всё допьют, начнёт лаяться и попрекать Селифана, а там, глядишь, и подерутся.

Согреваемый приятными мыслями и самогоном, Селифан подлез под перевёрнутую лодку, подложил кулак под нечёсаную башку и отрубился.

Проснулся он от того, что земля под ним сильно вздрогнула. Не соображая, выглянул из-под лодки. Поспал он, видно, всего чуть - башка трещала, перед глазами всё плыло и качалось. В ближних кустах, что росли вдоль песчаного лукоморья, торчал столбиком здоровенный заяц. Насторожив уши, он смотрел в сторону села, откуда доносился сильный гомон.

- Во, зверюга! - возликовал Селифан, - Пуда на три, а то и поболе! Такого добуду - и жена лаяться не будет, а свата от зависти изжога замучит. Узнаете тогда, каков Селифан!

Такие мысли мелькали в голове Селифана, когда он, потихоньку выползши из-под лодки, с веслом наперевес подбирался к зайчищу. Заяц как-то странно начал менять очертания, но тут Селифан огрел его веслом по хребту. Зверь, издав протяжное ржание, лягнул Селифана копытом промеж ног и поскакал, взбрыкивая, к табуну лошадей, что паслись на взгорке, на выгоне.

- Мать честная, да это ж я спьяну жерабёночка чужого чуть не порешил! Хозяин узнает, точно убьёт! - простонал Селифан и быстро, по-крабьи, заполз обратно под лодку - досыпать, от греха подальше.

В храмовый праздник в приморской деревеньке случилось чудо. Когда прихожане вышли из церкви в крестный ход вкруг Храма Господня во главе с попом и хоругвями, из-за моря вдруг гул раздался, и то ли по воде, то ли по-над водой к берегу пронёсся огромный чёрный чудо-юдо рыба-кит. Не застопорив у берега, он с маху врезался в край деревни, расплющив избушку старика Финогеныча вместе с её обитателями. Впереди у кита распахнулась пасть, и оттуда посыпалась всякая нечисть. Нечисть была какая-то склизкая, недоделанная, извозилась и повредилась при ударе об землю. Прихожане, изрядно подогретые с утра по случаю праздника, опешили было, но тут поп, подогретый не хуже своей паствы, возопил:

- Бей нечистую силу! - и ринулся в бой, сокрушая нечисть кадилом и топча сапогами. Следом ринулась паства, круша уродцев чем придётся, и вскоре побоище завершилось. Только комки подсыхающей слизи на пустыре перед церковью напоминали некоторое время, что в этот раз дело было не в белой горячке, как обычно. Впрочем, батюшка вскоре всё разобъяснил. Нечисть была ниспослана за грехи прихожан, главный из которых – скопидомство и нежелание жертвовать на храм божий и так далее. А избушку Финогеныча вместе с ним и бабкой рыба-кит приплюснул по велению Господню, ибо негоже в праздник работать, когда вся деревня с утра пьёт и веселится.

……как вдруг от сильного удара распахнулась лобовая панель обшивки корабля, и его вышвырнуло наружу. Ударившись о край пролома, он отлетел в сторону, за околицу, и пятном слизи распластался на траве. Управляющий кристалл был почти не повреждён.

Ему не надо было смотреть, чтобы видеть, что творится на пустыре перед церковью. Там скоро всё было кончено. Но он – остался! Надо было замаскироваться, принять облик какого-нибудь местного существа. Просканировав одного из них, спавшего неподалеку в кустах, он стал меняться. Но понял, что его масса слишком велика, и начал менять облик, принимая форму более крупного животного. Он вытянулся вверх и наблюдал за тем, что творится у церкви. И тут сильнейший удар обрушился ему на спину. Пока он следил за толпой у церкви, сзади подкрался местный индивид и ударил его веслом. Протоплазме удар не страшен, но на этот раз удар пришёлся по кристаллу. Кристалл покрылся сетью трещинок и, хотя сохранил часть своих функций, был невосполнимо нарушен. Он, копируя движения прототипа, ударил задними конечностями обидчика, и поскакал на выгон, чтобы затеряться среди похожих на него животных.

К СТОЛИЦЕ

Горбунок (будем называть его так) для вида пасся вместе с деревенскими лошадьми, хотя для существования ему никакой пищи, кроме солнечного света, не требовалось. На лошадь он был похож не слишком: меньше ростом, с длинными заячьими ушами, да ещё и горб на спине от удара веслом. Селифан, мучимый совестью, иногда приносил в качестве лакомства круто посоленные горбушки хлеба. Оставаться здесь долго было нельзя, да и незачем. Уже и Селифан стал задумываться, а чей это жеребёнок, и если селяне свяжут его появление с нашествием нечисти в храмовый праздник, то ясно, чего ждать. Его собственный кристалл залечился, но потерял значительную часть информации и способность репродукции, и Горбунок не мог теперь изменить свой облик. Собрав на пустыре у церкви хоть на что-то годные осколки кристаллов, конёк двинулся вглубь страны, к Столице.

Корабль так и остался на берегу, на краю села; лобовая панель после удара затянулась, и его аппаратура продолжала записывать информацию, получаемую от автоматических зондов с орбиты и от Горбунка. Корабль он хотел впоследствии отправить домой, но управление было сенсорным, и конскими копытами он ничего не мог сделать.

По дороге к Столице сухие южные степи постепенно сменялись холмами, покрытыми елово-берёзовым лесом, а в долинах между ними уже начинали желтеть поля созревающего жита. Горбунок нёсся по пыльным дорогам к северу, к Столице, оставляя за собой шлейф долго не оседающей пыли. Местные жители, работавшие на полях, принимали его за пыльный смерч, какие порой пролетали в этих местах.

Базу свою Горбунок устроил у деревеньки, жители которой снабжали столицу провизией. В сосновом бору, на крутом песчаном холме, под корнями вывороченной ураганом сосны, устроил он себе логово. И в тихую летнюю ночь, когда полная луна серебрила пыльные улицы и соломенные крыши деревенских домов, Горбунок, сидя на своём взгорке, невидимым тонким лучом просвечивал всё живое в деревне. Жизнь кишела вокруг, от микроорганизмов в деревенской пыли до крупных животных, жевавших свою жвачку в хлевах. И Горбунок решил ограничиться сканированием особей господствующего биологического вида. Ведь первый план провалился из-за недостаточного знания местных характеров и обычаев. Но перед ним встала задача: если его жизнь была в принципе однородной, и на одну и ту же ситуацию все капли реагировали одинаково, то здесь индивиды сильно отличались по поведению, причём конкурировали не только с представителями других биологических видов, но и между собой.

Самую простую и привычную часть работы – расшифровку и запись генетических кодов всей деревни - он выполнил легко и быстро. Но оказалось, что поведение аборигенов сильно зависело от огромного количества случайностей и не поддавалось расчёту. К примеру, примет какой-нибудь Петька Кривой для сугреву пару стаканов мутного пойла, его синапсы начинает замыкать в самых непредсказуемых местах, и Петька творит такие вещи, о которых он в нормальном состоянии ни при какой погоде и думать не смел. А ведь именно непредсказуемость считалась отличительной чертой местного населения!

Это окончательно поставило Горбунка в тупик.

Тогда он решил, что уж аборигены за века своего существования должны были выработать достаточно критериев для описания своего характера, и, не мудрствуя лукаво, решил взять за основание их классификацию, с некоторыми дополнениями. Оказалось, что эти описания так и назывались: характеристики, но было их немало, и при совпадении отдельных моментов, каждая имела свою специфику.

«……А ещё означенный Андрюшка на тебя, батюшка боярин, поносные слова говорил, дескать, никто храм об осьми главах, а паче без гвоздей, не строит, и дубиною стоеростовою тебя называл, и бочкою пивною, за что я, холопишко твой верный, велел его, как протрезвеет, пороть розгами, но с осторожностию, дабы не было бы ущербу от того тебе, батюшка наш благодетель, потому как Господь в неизъяснимой милости своей наградил Андрюшку сего, вора, сквернослова и пропитуху, даром личины писать……»

«……А Гришка этот есть вор и еретик, потому как крестится не с той руки, в бане не парится и после обеда не спит…..»

Н-да-а… Копнём глубже.

«……Характер твёрдый, нордический. Кандидатура жены утверждена оберштанд …»

Тьфу, пакость!

«…..Верный Ленинец, талантливый организатор, член ВКП(б) с 19….» Организовывал массовое истребление своих сограждан.

«….Уставы ВС знает хорошо и постоянно руководствуется их требованиями в повседневной служебной деятельности. По своим морально-психологическим качествам рекомендуется для службы в органах МВД…..»

???

«Результат машинной обработки теста Кеттэла.

1. Оценка шизотимии и аффектотемии. Стен = 6. Соотношение шизотимии и аффектотемии нормальное.
2. Оценка уровня интеллекта. Стен = 5. Уровень интеллекта в норме. Хороший баланс собранности и сообразительности…..»

Окончательно творение Горбунка выглядело примерно так.

Запись в бортовом журнале корабля (считана после возвращения в Океан).

Деревня Боровая, сканирование жителей.

…………………………………………………..

Пётр Трофимов, крестьянин, 50 лет, глава семьи.

Генетический код: 1000100101001010100000101010101001001001100010011101100001……………………..

Телосложение: среднее, силы уже не те.

Здоровье: среднее, хронических заболеваний нет, зубов тоже.

Уровень интеллекта: средний, обеспечивает традиционный способ ведения хозяйства в семье.

Характер: арийский, вспыльчивый, быстроотходчивый, непредсказуемость средней степени.

Хотя основную работу по хозяйству выполняют сыны, правит семьёй единолично.

Увлечения: игра на балалайке, рассказывание историй якобы из собственной жизни непонятно про что.

Склонность к пьянству: средняя (по популяции).

Данило Петров сын, крестьянин, 27 лет.

Генетический код: 01001000101000010010110100101010010101001000011……………………………..

Телосложение: выше среднего, физически силён.

Здоровье: хорошее, хронических заболеваний нет.

Уровень интеллекта: выше среднего, временами – эффективное решение практических задач.

Характер: арийский, хитроватый скрытозамкнутый, непредсказуемость низкая.

Большая часть обязанностей по управлению хозяйством лежит на нём. Имеет постоянную подругу, на которой хочет жениться. Препятствие: отсутствие денег для ведения отдельного хозяйства.

Увлечения: плетение лаптей, строгание ложек.

Гаврило Петров сын, крестьянин, 24 года.

Генетический код: 01010010010100010101110100101110101001010001010010………………………………..

Телосложение: выше среднего, физически силён.

Здоровье: хорошее, хронических заболеваний нет.

Уровень интеллекта: средний, способен к выполнению хозяйственных задач. Так же хочет жениться и зажить своим хозяйством. Шансов заработать на это денег своим трудом у обоих практически нет.

Характер: арийский, бабоозабоченный, прямодушно-безалаберный, непредсказуемость средней степени.

Увлечения: солдатки, вдовы и игра на рожке.

Иван Петров сын, крестьянин, 16 лет.

Генетический код: 1001010011100100100100101011101001011101010001010010………………………………..

Телосложение: для своих лет – выше среднего, физически силён. Генотип, вызывающий у местных жителей подсознательную симпатию: волосы белокурые, вьются, глаза синие, щёки красные, нос картошкой.

Здоровье: хорошее, хронических заболеваний нет.

Уровень интеллекта: интеллект не обнаружен.

Характер: арийский, флегматический, мечтательный. Инициативы не проявляет, о жизненных вопросах не задумывается, мечтает о красивой жизни: вот бы стать царём и ничего не делать!

Увлечения: Любит сидеть в балагане, где никто не мешает предаваться любимому занятию местного юношества: дрочить елду. (Re: зачем это делается, непонятно, возможно, для увеличения размеров этого отростка, несущего невыясненные функции)

………………………………………………………………………………………………………….

План действий.

1. Внедрить Ивана во дворец.

2. Ликвидировав нынешнего царя, посадить на его место Ивана, женив на царице – биороботе.

3. Пользуясь его пассивностью и апатией к делам, с помощью царицы провести «бархатную» революцию и реформировать общество, сначала в одной державе, а затем и во всём мире.

ВНЕДРЕНИЕ

Когда тебе предстоит большая и трудная, почти невыполнимая работа, нельзя думать сразу обо всём, так можно в уныние впасть и ничего не сделать. Поэтому Горбунок занялся первым этапом, выкинув из головы остальное. Он решил создать то, что знал лучше всего: коней. Пару коней, но таких, что не можно глаз отвесть, не коней, а мечту! И на этих конях въехать во дворец. Вряд ли при имеющихся осколках кристалла можно будет сделать их автономными, чтобы они двигались более-менее осмысленно, а не взбрыкивали и кидались из стороны в сторону; Горбунку придётся находиться рядом и управлять ими, но ведь это и надо. А царь-батюшка не станет на них гарцевать, и другим не даст. Аль загубят дорогого коня.

В большом чане у своего логова Горбунок заквасил пшеницу на протоплазму. Пшеницу он таскал с Петрова поля. И когда получил нужное её количество, принялся лепить...

Не буду вам подробно пересказывать то, что до меня другие записали. По дороге в Столицу братья с конями заночевали. Горбунок подобрал перо петуха, которого братья прихватили в деревне и съели на ужин, запечённого в глине, и от скуки разглядывал его. Оказалось, один ген в клетках пера здорово напоминал ген, вызывающий свечение у жучков-светлячков; Горбунок чуток подогнул его, и перо засияло. Ванька, который ещё не спал, тут же забрал перо себе, особенно после того, как Горбунок принялся его отговаривать. Потом спальник наябедничал царю-батюшке, и тот послал Ивана за жар-птицей. Скоро предстояло предоставить царю Царь-Девицу, и Горбунок велел Ивану запастись в дорогу отборным пшеном (на протоплазму) и вином – для Ивана, чтоб не слишком вникал в дела конька. Они помчались на юг, к приморской деревеньке. Корабль так и стоял у берега, заметаемый прибрежным песком, по нему ходили деревенские козы, травка уже зарастала его с краёв. Пока Иван спал в кустах, накрывшись корытом, конёк в корабле поставил кваситься белковую массу. Прихватив в деревне петуха, которого Горбунок заставил светиться, они отбыли во столицу.

Первый этап операции близился к завершению: кони стояли в царском стойле, Ванька целыми днями дрых во дворце, потому как ночами предавался своему любимому занятию, спальник ябедничал, что надо, и вскоре предстояло отправляться за Царь-Девицей.

На этот раз пришлось запустить Ивана в корабль и с его помощью набить на пульте программу для автоматов корабля. Корабль сдал назад, пронёсся, разгоняясь, над морем, и за горизонтом ушёл на геостационарную орбиту, где будет ждать сообщений о завершении операции. Через месяц он уйдёт к родной планете, к Океану.

На Царь-Девицу пшена маленько не хватило, и получилась она несколько стройнее, чем мечталось. Такие девушки должны будут войти в моду только лет через пятьсот, а пока пришлось компенсировать световыми эффектами, как у того петуха : месяц под звездой засветили, во лбу звезду… Последний и самый лучший осколок кристалла конёк разместил у неё в том месте, которое, по местным обычаям, девицы берегли пуще жизни.

ПОСЛЕДНИЙ РАПОРТ ГОРБУНКА

(Запись в ботовом журнале корабля)

На другой день после свадьбы с Царь-Девицей и венчания на царство, к Его Величеству Ивану I, прям к выходу из опочивальни, приперся спальник с бутылью самогона, и с воплем:

- Ваня, прости подлеца! - рухнул в ноги. После чего покаялся во всех своих кознях против Ивана, упирая более на то, что человек он подневольный, а это старый царь во всём виноват, мухомор варёный, а уж Ивану он теперь отслужит не за страх, а за совесть.

Иван, будучи изрядно с бодуна, слушал рассеянно, но благосклонно, интересуясь более бутылью, нежели покаянием. Засветив спальнику для порядку в глаз, сказал:

- Смотри ужо! Да впредь не попадайся, - после чего они надрались до скотского состояния. Спальник заснул мордой в миске с тёртой редькой, коей Их Величество изволило закусывать самогон, а царь Иван, с воплем:

- Да убоится жена мужа своего! - стал гоняться за Царь-Девицей и не успокоился, пока и ей не засветил в глаз и выдрал пол косы, после чего загнал её в самый высокий терем, где и лишил её невинности (что не смог сделать ночью по причине перепоя), а потом запер. При этом он своей елдою окончательно угробил её управляющий кристалл, который именно там и находился, и Царь-Девица превратилась в простой биоавтомат, который будет функционировать ещё долго, но для Горбунка бесполезно: не принимая от него никаких команд и выполняя только простейшие функции, забитые в неё на генном уровне.

.........................................................................................................

Я было сунулся к нему с традиционным:

- Что, Иванушка, не весел? - но получил пинка в зад и под вопли:

- От тебя, козёл горбатый, одни неприятности! - был изгнан в родную деревню Государя.

Где и исполняю теперь обязанности водовозной клячи при местной добровольной пожарной дружине.

А что? Работа не пыльная.

ТРИСТА ЛЕТ СПУСТЯ

По-за огородами, у выгона, неуклюже привалясь к забору, вытянув вперёд задние ноги и свесив между ними своё брюхо, сидел конёк. Рядом с ним сидел на травке приехавший на каникулы на хутор к родителям семинарист, филозоф Петька Ершов. Перед ними стояла початая четверть мутного вонючего самогона, горбушка хлеба и пучок зелёного лука, только что вырванного с грядки. Филозоф карябал пером в тетрадке у себя на коленях. От напряжения он косил глазом, высовывал кончик языка и яростно скрёбся свободной рукой то подмышками, то в затылке. Пытаясь сохранить максимум собственного достоинства, от них удалялся гусь, недавно лишившийся этого пера.

- Не гневи бога, отрок! Дай глотнуть из бутылки! Знаешь ведь, не могу копытами взять, вот и пользуешься.

- Да погоди ты, Горбунок, трошки! Ты как насосёшься, так токмо про царя Ивана да про Царь-Девицу сказки и сказываешь! А я этих сказок ужо во как наслушался - сказал Петька, чиркнув себя ребром ладони по чумазому горлу, - Ты мне про другое расскажи!

- Да как я тебе, балда, всухую про темпоральный переход расскажу? У вас и слов-то таких ещё не народилось, без бутылки не разберёсси! Наливай!

ПЯТЬСОТ ЛЕТ СПУСТЯ

С годами заячий генотип почему-то всё больше брал верх в организме Горбунка, и он превратился в здоровенного серого зайчару. Из деревни пришлось уйти, и он поселился в заказнике Министерства Защиты Отечества, куда ездили на охоту господа офицеры из Министерства и Генштаба. Жил он неплохо, звери его боялись и не трогали. Заячьи лапы, они более ловкие, чем копыта, и нора у него была оборудована с комфортом. Вход был завешен маскхалатом (во втором он ходил в дождливую погоду), спал на двух пуховых спальных мешках и надувном матрасе, а в занорыше держал ящик с разномастными бутылками.

Добывал он себе всё это просто. Господа офицеры обычно приезжали на охоту под вечер, разбивали бивак и садились пить водку. Они и трезвые-то путём стрелять не умели, поэтому ружья с вечера вешали на сучья повыше, чтоб не достать, когда потянет на подвиги.

Несмотря на постоянную смену состава, пьянки проходили на редкость однообразно. Горбунок позёвывал в кустах, ожидая своего часа. Потом подбирался поближе к огню. И когда старший по званию изо всей этой шайки-лейки вставал со стаканом в руке, делал, как ему казалось, мужественное лицо и провозглашал:

- Есть такая профессия - защищать Отечество!

_________________________________________

*Это не он сам придумал, это из кинофильма.

- Горбунок возникал в свете костра, принимал ту же героическую позу, делал лапкой и орал своим хриплым противным голосом:

Я - Земля!!! Я своих провожаю шпитонцев -

Сыновей, дочерей!!!

- А - а - а - а !!!! - Защитники Отечества, как стадо мамонтов, неслись прочь по тёмному лесу, кувыркаясь через валёжины и сшибая лбами осины. Кто-то засыпал, где упал, самые стойкие подползали обратно к костру, но не слишком близко. Вид разбуянившегося зайца вводил их в ступор. Горбунок дегустировал напитки и деликатесы, разложенные на скатерти, недопитые бутылки -

- Долетайте до самого Солнца! - швырял в лазутчиков, и те их тут же допивали - от нервов,

- И домой возвращайтесь скорей!

Так что к утру все лежали трупами.

Всё, что приглянулось, Горбунок перетаскивал к себе в нору, но опохмелиться охотникам оставлял. Наутро те сползались к костру, похмелялись, завтракали, но кроме:

- Н-да, похоже, здорово мы вчера перебрали! - никаких комментариев не следовало. Сказать, что их всю ночь гонял пьяный заяц - значит, поставить крест на своей карьере "Защитника Отечества". А профессия была выгодная. Платили хорошо, кормили - тоже, жильё давали, и даже на трамвае Отечество разрешало своим героям ездить бесплатно. Основная их обязанность была - отлавливать пацанов зелёных, и в случае войны пацанов этих на оную и посылать. Не самим же воевать - они специалисты ценные, их беречь надо. Так что никаких пьяных зайцев - вернутся к родной кормушке, наврут про охоту с три короба, и соратникам съездить посоветуют - авось, и те влипнут.

Шли века, и солнце носилось по кругу, то в ясной лазури, то в тучах смрада и дыма. Сосновый бор на холме, где жил Горбунок, высох: устьица сосновой хвои не переносят гари, его сменили заросли ольхи и осины. Потом дыма стало меньше, но временами выпадали тучи радиоактивной пыли. Жадные и богатые добрались до атомной энергии и вовсю использовали её, чтоб стать ещё богаче. Они производили энергию на атомных станциях и драли с остальных людей за неё ровно столько, сколько те могли заплатить, чтоб не умереть с голода. А когда приходилось платить за хранение отходов или ликвидировать последствия очередного выброса радиации, они куда-то пропадали, и расплачивались опять те же люди. Каждый раз, когда случалась непредвиденная ситуация и на атомной станции происходила катастрофа, жадные из других стран нанимали писак, специалистов по обману, и те объясняли, что та станция была совсем старая и что её хозяева не учли всех опасных ситуаций, но зато вот у них… Хотя, непредвиденная ситуация по определению – ситуация, которую нельзя предвидеть.

Горбунок видел, как ухудшается генофонд популяции. Богатые вбили в головы всем, что иметь естественный запах человека – это плохо. Надо, чтоб человек пах фиалками, или розами, или вовсе мускусной железой дикого быка. И продавали кучи всякой дряни с искусственным запахом. А природный запах человека нёс в себе генетическую информацию, с помощью которой люди подбирали себе супругов с оптимальными генами для рождения здорового потомства. Семьи стали непрочными, и плодились уроды. Лечение практически прекратило выбраковку слабых особей. А повышение радиации (жадные называли это радиофобией) вело к появлению патогенных мутаций.

Жизнь на планете шла к своему мрачному завершению.

ЭПИЛОГ

Восходящее солнце осветило перламутровую поверхность океана, покрывающего планету. Спокойно и необъятно лежал он под синим небом, отсвечивая голубыми и розовыми бликами мелкой ряби, и только над полюсом висело грязно-серое пятно облаков.

Там, под многослойными мрачными серыми тучами, лежала покрытая грязной серой пеной поверхность океана. Порывистый ветер гнал по ней волны, срывая гребешки пены, и пена клочьями носилась в воздухе. Временами на поверхности Океана возникали какие-то образы и фигуры, мрачные, как бред шизофреника. Неподвижно висела на антиграве над Океаном исследовательская станция, вся в стекле и металле, такая же мрачная в этих вечных сумерках, как и всё вокруг неё. Вчера на станцию, с грохотом и рёвом, смердя ядовитыми выхлопами, спустилась ракета. На станцию, где уже давно творились странные и необъяснимые происшествия, прибыл инспектор. Он должен решить вопрос о возможности её дальнейшей работы.

Тонкий невидимый луч из Океана просканировал станцию, как консервную банку. Ага, вот и новый гость! Так… Генетический код…

- Да это же Ванькин потомок!

Сегодня к нему придёт его больная совесть.