
Рыба
в наших краях была разная. В замкнутых
озерцах с чёрной болотной водой на
водоразделе жили окуни. Кроме них, там
не было ничего. Они были чёрные, тощие
и мелкие, и мы их называли шахтёрами.
Когда не было другой рыбы, годились и
они, чтоб наварить уху. В карстовом
непроточном озере в долине реки водились
щуки; жрать им там, кроме ракушек, было
нечего, и, стоило закинуть блесну, как
за ней неслись сразу две-три щучки и
устраивали драку. Победительница
вылетала на берег, конкурентки ждали
следующего заброса. Но радости с них
было мало - сварить кой-какую уху ещё
можно, но сами щучки, тощие и почти
прозрачные, как вода в озере, от ракушек
и избытка кальцита в воде больше всего
по вкусу напоминали свежегашёную
известь.
В
тёмных речках и озёрах с бурой болотной
водой водились те же окуни и щуки;
попадались язи, подлещики, караси. Сиг
- рыба непростая. Можно было месяц
рыбачить на озере и и так и не узнать,
что там есть сиги. В быстрых чистых
речках было царство хариуса. Там же
нерестилась сёмга. Но в самых чистых
ручьях, бежавшим по скалам, была форель.
Считается,
что кумжа - проходная форма форели. Или
наоборот, форель - пресноводная форма
кумжи. И вообще, похоже, сегодня она -
форель, а завтра скатилась в море - и уже
кумжа. Так что наша форель - золотистые
рыбки с красными пятнами по бокам, с
хищной пастью, весом меньше килограмма,
три года кормились в речке, а потом
скатывались в море. А из моря поднимались
кумжи-серебрянки, весом килограмм до
пяти-семи.
Более
увлекательной рыбалки, чем ловля форели
на удочку, у меня не было. Ловили мы её
на удочку с поплавком, но на мушку. У
меня была ярко оранжевая спортивная
шапочка с помпоном, а у моего напарника
- из переплетённых синих и красных нитей.
К крючку привязывали две нитки из его
помпона и одну - из моего. В каждой ямке
по ручью сидела или одна большая форель,
или несколько мелких. Ямка - метра
три-четыре поперёк, и где-то под берегом,
под кустом или корягой, сидит форель.
Ты подходишь по другому берегу, и с
ювелирной точностью забрасываешь мушку
немного выше её убежища: мушка должна
проходить примерно в полуметре от
форели. Закинешь дальше - зацепишь за
куст или корягу; ближе - форель не станет
клевать. И вот начинаешь гонять эту
мушку туда-обратно перед мордой у рыбины.
Сначала она терпит; но потом это её
достаёт: она в этой яме самая крутая, а
тут непонятно что выпендривается у неё
под носом, и она идёт в атаку. И тут
главное - вести мушку с нужной скоростью:
слишком медленно - и она, рассмотрев
мушку, просто бьёт её мордой и уходит к
себе под корягу. Быстро - она, не догнав
её вблизи убежища, поворачивает обратно.
Но вот, вы ведёте мушку как надо, рыбина
гонится за ней, и с трудом, но догоняет,
что её злит ещё больше, и поэтому она
хватает эту непонятную хрень. Она её
хватает и останавливается; поплавок не
дёргается, как при клёве другой рыбы, а
просто начинает тонуть от того, что ты
ведёшь его дальше - точно, как при зацепе.
И тут надо не переставать её тащить, и
не дёргать, а постепенно разгонять её
вверх и вперёд, и вот так плавно выбросить
рыбину на берег. Самую крупную форель
на том ручье я вылавливал 45 минут. Весила
она 750 грамм.
На
другой год в начале лета мы выбросились
на подбазу, где готовились к вылету на
свои участки. Начальник у нас был не
очень геолог; по-моему, полей он в душе
боялся. Нормальные геологи в поле не
болеют, а он на всех собраниях выступал:
почему в аптечке так мало лекарств? В
общем, поиметь непонятно откуда пневмонию
в начале сезона было для него нормально.
Я
всегда норовил постепенно расходиться
после зимнего сидения, а он в первый же
день рвал в такой маршрут, что потом
неделю отлёживался. Вот и в этот раз он,
то ли решил нам вставить фитиля, то ли
приобщить к своей системе, но, поделив
толпу пополам, сам отправился с одной
группой к северу на рекогносцировку
непонятно чего, а нас послал вниз по
речке. Мы должны были, во-первых, задать
скважину, во-вторых, сделать вертолётную
площадку, и потом забежать вверх по
притоку, проверить, не попадёт ли вторая
скважина мимо тех отложений, по которым
мы планировали её пробурить. Из-за таких
пустяков, как пробежать десяток - другой
километров, мы сволочиться не стали,
собрались и пошли. Хотели идти втроём,
с геологом Володей и с рабочим Стасиком,
но студент Серёжа, весь горя романтикой,
напросился четвёртым.
Добежали
мы водоразделом до точки, болото как
болото, бросили там крест из двух стволов
берёзы - больше для отмазки; кто прилетит
на переброску, всё равно сам скважину
задаст, и пошли вверх по речке. Надо было
проскочить ещё с километр по притоку,
посмотреть породы в береговом обрыве.
Время было обеденное, мы оставили Стаса
у реки кипятить чай, а сами пошли по
рассохе. Прошли чуть выше устья, Володя
говорит:
-
Начальник, смотри, ямка какая, точно
хариус должен быть!
Я
говорю, давай с тобой пробежим вверх, а
Серёжа пусть порыбачит. Шли-то мы без
удочек, но в полевой сумке всегда НЗ для
выживания: коробок ветровых спичек в
пакетике, и на него намотана удочка.
Удочка у меня там была из лёски 0.3, с
прошлого года, не обновил ещё. Отдал я
её и нож Серёже, говорю, удилище в ивняке
срежь и лови. Серёжа, питерский мальчик,
о рыбалке имел такое представление:
вдоль гранитного парапета Невы стоят
рыбаки с пятиметровыми импортными
удилищами; когда кто-то поймает корюшку,
все бегут к нему посмотреть на живую
рыбу.
Посмотрели
мы обнажение, идём обратно - Серёжа в
ивняке не нашёл ничего, достойного
называться удилищем; вырубаем с Володей
два кривых дрючка, привязываем лёску,
за неимением наживки делаем фирменные
мушки - и вперёд!
Серёжа
настроен скептически:
-
Откуда в такой речке рыба будет?! - видимо,
он считает, что количество рыбы
пропорционально размеру реки, но тут
Володя выкидывает на берег первого
хариуса.
У
меня что-то не клюёт, и я, чтоб не мешать,
иду вверх по речке. Одна, другая ямка -
ну ни черта! Плюнул, иду назад. Володя -
навстречу.
-
Сколько поймал?
-
Одиннадцать хариузов! Начальник, в той,
первой ямке, похоже крупная сидит: у
меня брала, но не клюёт.
-
Ладно, попробуем.
У
ямки Серёжа пытается восстановить
душевное спокойствие. Из какого-то
ручейка! На корявый дрючок! С ниточкой
вместо наживки! Столько рыбы он видел
только в магазине.
Я
закидываю мушку под крутой бережок и
начинаю ловить в проводку. И вот где-то
с третьего раза поплавок тонет; но я
учёный, плавно её разгоняю. И вышвыриваю
из воды кумжину, серебрянку килограмма
на два. И вот, когда она летит над водой,
моя гнилая прошлогодняя леска рвётся!
Жаль,
ни Пеле, ни Марадона не видели, каким
классическим ударом сапога с падением
на спину я отправил рыбину на косу!
А
вечером мы отпраздновали начало полевого
сезона - под свежепросоленную красную
рыбку и икорку. Шеф не участвовал - он у
себя в палатке сосал валидол после
рекогносцировки.

Рыба в наших краях была разная. В замкнутых озерцах с чёрной болотной водой на водоразделе жили окуни. Кроме них, там не было ничего. Они были чёрные, тощие и мелкие, и мы их называли шахтёрами. Когда не было другой рыбы, годились и они, чтоб наварить уху. В карстовом непроточном озере в долине реки водились щуки; жрать им там, кроме ракушек, было нечего, и, стоило закинуть блесну, как за ней неслись сразу две-три щучки и устраивали драку. Победительница вылетала на берег, конкурентки ждали следующего заброса. Но радости с них было мало - сварить кой-какую уху ещё можно, но сами щучки, тощие и почти прозрачные, как вода в озере, от ракушек и избытка кальцита в воде больше всего по вкусу напоминали свежегашёную известь.