Как я не стал поэтом

Когда я учился классе во втором, папаня притащил мне с работы гроссбух. Большая такая тетрадь, в синей твёрдой обложке с разграфленными страницами.

В такой тетради черт-те что писать не будешь. Больше того, человек с такой тетрадью просто обязан был прекратить играть в "булки" и гоняться за кошками. И вообще начать новую жизнь прямо сейчас, а не с понедельника. И я позвал друга, Сашку Макара.

В эту тетрадь можно было только писать настоящие стихи. Мы станем поэтами, и наши стихи напечатают в "Пионерской Правде".

И пусть им станет стыдно, и учительнице Прасковье Ивановне, которая намекала, что наш участковый ждёт не дождётся, когда мы подрастём и нас можно будет засадить в каталажку, и участковому - за то, что гонялся за нами по чердаку, когда мы играли в "Казаки - разбойники". А мы даже ничуть не зазнаемся и будем со всеми вежливо здороваться. И я даже может быть соглашусь проводить со школы эту зазнайку Наташку. Если попросит.

Мы открыли тетрадь, положили рядом ручку и напрягли извилины. Я был Лермонтов, а Сашка - Пушкин. Прошло минут пять. В голове было на удивление пусто. Потом Сашка заёрзал. С минуту он ещё терпел, и выдал:

Я бегу по речке,

А за мной узбечки!

Мы оба охренели. Попробовали придумать продолжение, достойное юных пионеров - но, увы! Эти узбечки, которые бежали за Сашкой, совершенно не вписывались в "Пионерскую Правду". Оставалось забыть о них и начать сначала.

Ага, как бы не так. Узбечки не хотели забываться. Лишь прикроешь глаза, и вот они: горная речка бежит по камешкам, по берегам под ярким узбекским солнцем зеленеют поля, над тихой заводью склонилась ива; по песчаным косам бежит Сашка Макар в своих "гулятельных" штанах с мокрыми штанинами и почему-то в тюбетейке, а за ним - с полдюжины смуглых девушек в длинных разноцветных халатах, с тонкими чёрными косичками, и что-то кричат тонкими голосами...

Так и пошло. Стоит мне захотеть придумать хоть две строчки в рифму, узбечки тут как тут. Наверно, я в душе кинорежиссёр, а не поэт.

Но вы мне скажите: тому немало примеров, что прозаики писали вдвоём: Ильф и Петров, Стругацкие, Эльдар Рязанов с Брагинским...

А поэты?

Окраины Кёнигсберга

В Кёнигсберге люди с разным достатком жили в разных районах. И это понятно: как говорится, подобное с подобным.

Зато не было записок на заборах у особнячка, потеснившего старые халупки:

Быдло! Прекратите выбрасывать мусор у моего дома!
Ах, мы быдло?! У нас ещё и собачки какают...

Ну, в принципе, оно везде в какой-то мере так, но тут...
В нашем районе жили ремесленники и рабочие, люд небогатый. Возможно, дома строили в 30-х, когда была введена трудовая повинность и началось массовое строительство. Дома в основном одно- или двух квартирные. Целые улицы или по крайней мере кварталы домов строились по одному проекту:



Но и здесь градация. Самые хорошие дома на центральной улице.



Высокий цоколь, под домом подвал с окошками, крыльцо с перилами, на мансарде приподнята крыша. И даже ставни.





На этой улице дома попроще:



тоже с подвалом и крыльцом, но без перил и крыша без мансардных окон, окна только с торца. Но на одну семью.

На этой улице торец мансарды забит досками, а дом сидит так низко, что гидроизоляция оказалась на уровне земли, а то и ниже - в зависимости от количества мусора, выбрасывавшегося жильцами.





А здесь селили люд, державший скотину, птицу: все дома в квартале связаны пристройками, в которых помещался хлев с выходом во двор.





Предприимчивый народ кто переделал их в гаражи, кто надстроил вторым этажом. В принципе, местами нелегко было отыскать дома в первозданном виде.

Наши поделили квартиры ещё пополам, и пихали по две семьи: одну внизу, вторую на мансарду, хотя там потолки 2.40 и скос, а не 2.50 по норме. Разрушенные в войну дома не восстанавливали, участки так и стояли пустыми до 90-х, когда волна переселенцев с Севера, а больше из Казахстана, да и местные, начали строиться. Старые дома тоже перестраивают и расстраивают, сообразно с возможностями и фантазией.






Попробуйте угадать, где тут вмурованы остатки немецкого дома.