Юркины каникулы

С юга, из-за леса, наплывал низкий гул; прямо на нас шла "Восьмёра", и все, кому надо было встречать её, потянулись от балков вниз, к площадке. Пока мы шли, из-за леса вылетел вертолёт, заложил круг, и, подсвистывая лопастями, пошёл против ветра на посадку. Он завис над накатом из толстых стволов лиственниц; в открытой двери стоял бортмеханик и по ларингу руководил посадкой. Колёса коснулись настила, винт резко сбросил обороты, и из двери, не дожидаясь его остановки, полезли люди.

Юрка, ошалелый от рёва турбин, выбрался с рюкзачком, оглядываясь по сторонам. Сбылась мечта: шутка ли, человеку почти шесть лет, а он у отца в поле не был! Но сегодня мамка посадила его у экспедиции в автобус на аэропорт и велела мужикам переправить к нам на базу.

Беда только, что на базе мальчишке скука, делать нечего, а мне как-никак работать надо. В начале лета, до маршрутов, мы всегда описывали и опробовали керн скважин, пробуренных за зиму. Сидеть с нами на керне ему скука смертная, а не дай бог в лес уйдёт - достаточно отойти метров десять и потерять из вида лагерь, как он может крутануться и уйти в другую сторону. Устроив его в балке, я как мог уговорил его побыть на базе, а уж вечером мы сходим с ним в лес.

До вечера он, слава богу, дождался. Мы пошли с ним вниз от лагеря по сухому логу. Где-то в километре в долине выходил родник с красивыми грифонами (грифоны - это струи воды, бьющие со дна родника), и от него начинался ручей.

На опушке перелеска перед ручьём я увидел медвежьи следы; на мху их хорошо видно.

- Смотри-ка, - говорю, - медведь уже поднялся.

Юрка вроде тоже лицо заинтересованное:

- А как вы вот так ходите, вдруг он на вас нападёт?

- Как это - нападёт, у меня здесь все медведи знакомые! Да и что меня есть - одни мослы. Вот маленьких толстеньких они любят.

Юрка призадумался. Мы прошлись по ручью, посмотрели родник, к ужину вернулись на базу.

Результат от вида медвежьего следа превзошёл все ожидания. Теперь Юрка на базе дальше кустов можжевельника на опушке не отходил.

Пока я сидел на керне, Юрка развлекался, как мог. Он стал лучшим другом повара, что свидетельствует о его практичности. Правда, дружбу с ним он слегка омрачил, выкупав пару наших собак в бочке с водой, в которой Степаныч собирался поставить квас. Потом кто-то сделал ему лук. Мужики, которые по вечерам резались в "тысячу" за столиком на улице, нервно вздрагивали, когда откуда-то с неба в их стол между картами вонзалась стрела, а следом с боевым кличем ирокезов нападал Юрка.

Через несколько дней у нас был день рождения. У нас - это у Юрки, у меня и у Володи; мы устроили выходной и на вездеходе поехали на речку. В прошлом году я там работал, и такого крупного хариуса, как в том месте, нигде не видел.

На месте мы оставили наших двух девушек накрывать стол, а сами пошли рыбачить. Хариус поднимался по реке, и хватал всё, как бешеный. Мы с Володей и Юркой перегреблись на резинке на другой берег, а Лёшка остался на этом. Володя с ружьём, видимо, решил доказать, что он самый крутой рыбак, и убежал куда-то вверх по речке. А зачем? Мы стали в том месте, где вода с переката скатывалась в яму, и принялись таскать хариусов. Минут через пять Юрка бросил свою удочку; он только ловил и отцеплял от крючка рыбин, которых я выкидывал на берег. Когда я насчитал тридцать пять хариузов, я решил кончать: куда их девать, в начале лета?!

Юрка и сейчас вспоминает:

-Я же маленький был, никогда рыбалки не видел, я думал, так и надо, когда рыбины одна за другой из воды вылетают. Это у меня осталось на всю жизнь, а тут едем на рыбалку, поймаем две плотвички, и говорят: - хорошо порыбачили!

Лёшка сначала ловил напротив нас, но место у него было похуже, и он пошёл по течению. Рядом начиналось болото, и у берега он увидел что-то вроде драного матраца. До него не дошло, что это туша лося, которого убил медведь и прикопал мхом. Мишка, нажравшись, дрых метрах в тридцати в кустах, и, когда Лешка подошёл ближе, он решил посмотреть, что за нахал подбирается к его мясу. Он привстал и стал наблюдать. Лёшка, боясь повернуться к нему задом, стал потихоньку пятиться;

-Виктор! Ружьё у тебя?

- Нет, у Володи. А что?

- Позови его!

- Да где ж я его позову, он вверх куда-то побежал.

- Ну покричи!

Кричу, через некоторое время появляется Вова.

- Володя, тебя Лёшка зовёт.

- А что ему надо?

- Не знаю, сам спроси.

Вова орёт:

- Лёня, ты чего звал?

- Володя, ружьё у тебя?

- У меня.

- Плыви ко мне!

- Да зачем, у меня и здесь неплохо ловится!

- Плыви ко мне, говорю!

- Да как я к тебе поплыву, лодка выше по речке!

Короче, пока стоял весь этот ор, Лёшка потихоньку пятился от медведя, и, завернув наконец, за изгиб реки, задал дёру.

Говорят, первобытные люди боялись называть самого страшного хищника своих мест по имени: они думали, что он, услыша своё имя, придёт на зов, и придумывали ему прозвище (вот и медведь это прозвище, мёдоедь, а звали его бер: бер-лога его логово). Похоже, Лёшка тоже так думал.

Керн с одной скважины не успели вывезти; Скважина была на водоразделе, рядом было небольшое озерцо, и я предложил, вместо того, чтоб везти керн, слетать самому, естественно, с Юркой и с рабочим, Володей Шубиным.

Собрались мы на три дня. В рации, которую я получил на складе, какой-то охламон разрядил батарейки, они потекли и залили электролитом поддон. Я его хорошенько вымыл и просушил на солнце. Однако, когда прилетели на скважину и разгружались, я взял рацию за дно и почувствовал, что оно горячее. В поддоне второе дно - из текстолита, сквозь которое идут клеммы, под ним осталась влага и замкнула батарейки. Рация не работала. Вспомнил старый способ: пробил дырки гвоздиком в цинковых корпусах батареек и сварил их в растворе соли. На один раз хватило: сообщил, что питание село, и вертолёт будем ждать на третий день.

С работой мы управились за день, а на второй день пошли на рыбалку. В этих бессточных озерках на болотах обычно водятся одни окуни: вырождающаяся популяция, одна мелочь, сантиметров по десять длиной, и чёрные - под цвет болотной воды, за что мы их звали "шахтёрами". Это был Юркин день: окуни, оголодавшие на озёрной диете, клевали влёт; Юрка с четырёхметровым пластиковым удилищем при каждой поклёвке так подсекал, что окунь птицей летел через прибрежные ёлки на болото, а леска запутывалась в хвое. Хорошо, я взял всю катушку: пока Юрка бежал за окунем, я привязывал новую леску с крючком.

Окуней мы наловили с пол ведра. Чистить эту мелочёвку замучаешься, поэтому готовили мы их просто: помыли для порядка и сварили уху. Уха с мелочёвки отличная получается.

Похлебав ухи, мы завалились на спальники, а Юрка принялся за окуней. Он сидел спиной к нам, по-турецки, за нашим импровизированным столом; справа от него стопа окуней сантиметров тридцать высотой. Юрка брал окуня, осматривал его, потом раскрывал его в чешуе, как в панцире, вдоль, опять осматривал и неспеша ел. Остатки он перекладывал налево. Через некоторое время мы с Вовкой уже зажмуривались, чтоб не видеть этого и не ржать. Куча справа всё убывала, а куча слева росла.

Вечером в балке на базе мы читали вслух журналы "Рыболовство", которые прихватил в поля Володя, и дружно ржали. Журнал состоял из статей двух типов. Первые - статьи богатеньких рыболовов, которые в эти глухие застойные времена имели возможность достать импортные снасти и леску. Они описывали, как ухаживать за леской, раскладывать её на травке и промазывать оливковым маслом; они разводили дома в специальном ящичке червей - мы тоже в поля червей брали, в тайге их нет, - но они червячков выгуливали на травке и подкармливали деликатесами: холодечиком из тушёнки и пр. Особенно нас привела в восторг фраза: - "Можно поставить на удочку поводок толщиной 0.05мм, но тогда надо быть готовым к вываживанию крупного окуня весом более 100 граммов"!!!

А второй тип статей - точнее, это не статьи, а конкурсы на самую большую рыбину - там поголовно рыбаки ловили на "Клинскую" леску 0.3 - лучшее, что у нас было, - с "Невской" катушкой. Рекордный хариус, пойманный на Онежском озере, там был весом 1.5кг и длиной 54см. У нас были такие же.

Советская геология вместе со всей страной бодро шагала к полному идиотизму. Работали на результат полевые отряды, а база должна была обеспечивать ведение работ. На деле же на базе скопилось более двух десятков человек: радисты, дизелист, который гонял электростанцию, электрик, повара, кладовщики, плотники и прочие (и все в двойном комплекте - работали по сменам): все эти люди занимались тем, что обустраивали жильё, кололи дрова, готовили пожрать - и всё это для себя, причём за зарплату до трёх сотен в месяц. Если б полевые отряды исчезли, база всё так же работала бы, сама на себя, причём с такой трудной работой они явно не справлялись, и пришлось бы всё время нанимать новых рабочих.

В то время самый ходовой вертолёт был Ми-8. "Четвёрки" канули в лету, а маленькие Ми-2 и Ка-26 приходили к нам работать на лето из других авиаотрядов, своих не было. Зато в город пришли три Ми-26 - самый грузоподъёмный вертолёт в мире. Они как пришли, так и простояли пол года в дальнем углу аэродрома, ни разу не взлетев. Столько денег и груза, чтоб нанимать их, не было ни у кого.

В тот год на нас работали три старенькие "двойки". У них на троих был только один хороший аккумулятор, они по очереди заводились от него с утра и старались потом не глушиться.

Правда, вертолётчики любили пообедать у нас на базе: повар хорошо готовил, тем более на халяву. И вот, приходит борт как раз к обеду, мотор не глушит, выгрузили-загрузили, а начальник зовёт пилота:

- Ну что, пойдём пообедаем!

Время обеденное, человек проголодался. Решил он рискнуть: заглушил двигатель и пошёл обедать.

После обеда сидим мы на керне, площадка рядом, смотрим - начинает заводиться. Покрутит, покрутит винт, а двигатель не работает. Поехал наш трактор, с ГТТ сняли большой аккумулятор, везут на площадку. Народ недоумевает:

- Чего это трактор к вертолёту едет?

- А с толкача заводить будут!

Наше пребывание на базе шло к концу. Скоро нам выбрасываться на участки, а Юрке - домой, к маме. Сидим мы на керне, вижу - Юрка притащил большой бак для воды на склон террасы, пониже балков, и что-то там возится. Через некоторое время из бака взметнулось облако дыма, от него драпал Юрка, а за ним скачками нёсся наш геолог, Миша.

Юрка заглянул в палатку к рабочим и увидел на столе пачку чёрного пороха. Естественно, он тут же решил посмотреть, как горит порох - не мог же он пропустить такой случай. Хорошо, в пачке пороха оставалось на два пальца, да он ещё решил разделить его на два раза. Высыпал порох в бак и стал кидать туда спички, но сделал одну ошибку: стал с подветренной стороны, и, когда порох выкинуло вспышкой, его обожгло. В принципе, травм не было, только лоб слегка покраснел, но ресниц и бровей - как не бывало, а волосы стали рыжеватыми и кучерявыми, как у негра.

Вскоре мы с Юркой летели домой, а база вздохнула и расслабилась. На "двойке" пилоты летали по одному, и место второго, справа, было свободно. Юрка сидел на месте второго, смотрел на приборы и озабоченно думал: как же рассказать друзьям об этих приключениях и не прослыть вралём?

Домой ехали в рейсовом автобусе. Юрка сидел на заднем сидении со спальником и рюкзаком, оба мы в зелёных штормовках; местная тётка, глянув на нас, спросила:

- Что, туристы?

Терпеть не могу эти расспросы.

- Туристы, туристы!

Тётка присмотрелась к Юрке:

- Ой, а что это с ним?

- Что, что! Холодно было, в печку голову засунул, погреться немного.

Тётка схватилась за сердце:

- Нет, я не могу на него смотреть, сердце прихватывает! - и ушла на переднюю площадку.

- Юрка, - говорю, - у чужой тётки сердце прихватило, а что тебе мамка скажет!

 Юрка ловил кайф.

Мой нож

Сорок лет назад, в начале июня, я сделал этот нож. Он верой и правдой служил мне все эти годы, пока мы оба не вышли в тираж. А сейчас я решил его поздравить с юбилеем и рассказать о нём.

Рождение.

Это было на преддипломной практике, в заброшенном посёлке Сиглан на берегу Охотского моря. Там, в старой лесопилке, мы со вторым студентом нашли стальной диск циркулярной пилы диаметром сантиметров семьдесят; нам удалось только насечь зубилом линии, а потом, воткнув диск в щель в полу, мы упёрлись в него ногами и отломали две полосы стали. Сталь была такая, что напильник по ней только скользил, и пришлось отпустить её. В углях костра я раскалил её докрасна и дал медленно остыть. После этого сталь становится мягкой. И потом на долгое время у меня появилось занятие по вечерам. Сидя в лагере у костра, я напильником вытачивал из этой полосы нож.

Сейчас не проблема и охотничий нож купить, и книг море о ножах любого назначения, а тогда такой нож ни иметь, ни делать я не имел права. И всё-таки, таких ножей, как были у нас, я почти не вижу. Таких, какие были у многих работников геологических партий.

Наиболее близки к нашим полевым ножам некоторые модели американской фирмы KA-BAR, но и они меньше. А все эти "тактические", "выживания" - у меня впечатление, что их выдумывали люди, которым никогда не приходилось бывать где-то, кроме кабинета. Потому что хороший универсальный нож для жизни в тайге должен быть вот таким:

Все элементы его формы продуманы и имеют своё назначение.

Длина ножа - сантиметров тридцать пять, лезвия - двадцать пять. Он должен быть достаточно тяжёлым для того, чтоб можно было оставить затёсы на стволе дерева, нарубить лапника или срубить небольшое дерево для таганка, - словом, должен при надобности заменить топорик. Поэтому лезвие широкое. Гарда - ну это понятно, чтоб рука не соскальзывала; хотя многие не делали. Длина ручки - под руку, без всяких вырезов под пальцы: при разных работах нож держишь по-разному, и они будут только мешать. В ручке я делал отверстие для петли из шпагата: когда что-то делаешь, очень удобно повесить нож на кисть руки; перехватил - и он в руке.

Выступающая "бородка" в передней части лезвия - чтобы потрошить рыбу, шкуру снимать, разделывать мясо. Ту же рыбу, крупную, чтоб не билась, глушишь обухом ножа. Передний скос обуха заточен, причём с левой стороны, чтоб было удобно открывать им консервные банки - не надо тупить лезвие. На лезвии я сделал канавку. Среди идиотов бытует мнение, что это "канавка для стока крови". Представляете? Воткнул нож живому медведю в брюхо и сиди жди, когда через эту щёлку из него вся кровь вытечет. Так что канавка для того, чтоб нож казался не слишком широким.

Кроме того, чтоб срубить деревце, разделывать рыбу или дичь, этим ножом удобно чистить картошку, чесать пятки, нарезать хлеб, заточить карандаш, наколоть щепы для растопки, нарезать бумаги для проб, им же можно открутить кольцо, чтобы разобрать компас. Он заменяет многие инструменты, которые в поле не возьмёшь и в маршрут с собой не потащишь.

Когда я выточил лезвие, я сделал ножу гарду. Там же в посёлке нашёл кусок многожильного алюминиевого провода и расплавил его в консервной банке на углях костра. Всё лезвие воткнул в землю, а вокруг черешка сделал углубление нужной формы, и залил его алюминием. Потом надо было только немного её обточить.

Первую ручку я сделал из берёзы - больше не из чего было. В Забайкалье в ходу были ручки из "папа-корня": у осины брали центральный корень, у него древесина вся свилеватая, как у карельской берёзы; вырезали из него брусок, проваривали в "отработке" и распаренный насаживали на черешок ножа. Обработанная, такая рукоятка выглядела, как лакированная.

Как сделать ножны из камуса, мне посоветовал начальник, Рустем. Берёшь две дощечки от ящика, придаёшь им нужную форму и делаешь прорезь для ножа. Потом, когда мы подстрелили оленей, я снял камус - кусок кожи с мехом, чулком с голени оленя. Обезжирив кожу, я её размочил и мехом наружу натянул на ножны. Под кожей ножны были ещё перетянуты капроновым шпагатом, петля которого выходила наружу, чтоб цеплять нож к поясу. Когда камус высох, он плотно стянул ножны. Ножны я крепил к поясу так, чтоб они висели у бедра, как сабля, а не жёстко, вертикально вниз; так удобнее.

Готовый нож надо было закалить. Закаливал я его опять же на углях костра. Дважды я его перекаливал, он получался слишком твёрдым и хрупким. Кончик лезвия открашивался, если я втыкал нож в землю. Да и мороки с ним: затачивать трудно. С третьего раза получилось как надо.

Как-то я пошёл в маршрут, а наши женщины, оставшиеся дежурить в лагере, попросили оставить им нож для разделки мяса. Когда я вернулся, они мелким бесом подкатываются:

- Витя, ты не будешь на нас сердиться?

- ???

- Мы твоим ножом косточку хотели перерубить...

Твою судьбу! Они со всей дурацкой мочи воткнули нож в берцовую кость медведя, которую и топором не перерубить, а когда он в ней застрял, они его выломали, сделав зазубрину с загнутыми краями. Пришлось опять выводить лезвие. Так нож потерял первые пол сантиметра своей ширины.

В конце сезона, в Магадане, когда собирали материалы на диплом, мы встретились с однокашником Санькой; он от этой же конторы был на Чукотке. У меня в рюкзаке было шесть солёных кетин, а у него - шесть моржовых клыков. Так что мы провели выгодный обмен. Зимой я из половинки клыка сделал ножу ручку. Нож получился тяжёлым, но сосёнку сантиметров 5-6 толщиной я перерубал им в два удара.

Он висел у меня на бедре и в Забайкалье, и в Архангельской тайге; недавно, делая ему новые ножны, я нацепил его, чтоб посмотреть, как получилась петля. Я ходил с ним по комнатам, и я снова почувствовал себя молодым, сильным, уверенным; эта тяжесть на боку - как будто вернулась часть меня самого. Даже спина распрямилась и походка стала лёгкой.

Я часто ходил без ружья, даже в одиночные маршруты, но нож всегда был со мной. Как-то пошли мы в маршрут со студенткой Галей. Недалеко топографы рубили просеки для магниторазведки, и нам удобно было пройти по их профилю до ихнего лагеря, чтоб потом идти дальше. Мы вышли на профиль как раз там, где они вчера закончили: на сосёнке висел теодолит. А к теодолиту шли медвежьи следы; на мху их хорошо было видно. Это был старый медведь; он подошёл, понюхал прибор и ушёл. Был бы молодой - не много бы от теодолита осталось. Но какой! Отпечаток задней лапы был на четыре сантиметра длиннее моего болотника 44-го размера, а шаг его задних лап - я еле встал врастяжку на его следы. Топографы были ещё дома, я сказал им, чтоб посмотрели следы у теодолита.

От их лагеря мы ушли недалеко, потому что заморосил дождик; посидели под ёлкой, но небо совсем обложило, и мы пошли домой. Топографы тоже уже вернулись в лагерь. Они сидели скучные и рассуждали, как им из дроби отлить пули; посмотрев на меня, они сказали:

- Да-а, вам хорошо, вы вона с какими ножами ходите!

Дважды я его терял. Один раз в зарослях ивняка в устье ручья петля на ручке ножа зацепилась за ветку. И его выдернуло из ножен. Хорошо, что спохватился я сразу, как вылез из ивняка. Следа в сплошных кустах не было видно, но я как-то набрёл на нож.

Другой раз мы устроили выходной и пошли ловить рыбу по ручью, где водилась кумжа. На устье нам повезло, и мы поймали большую "серебрянку" - рыбину, которая только поднялась с моря - красную, с икрой. Хватаюсь я за нож - а его нет, ножны пустые! Думаю, наверно, где-то, где поймал рыбу, доставал нож, а потом воткнул в землю и забыл. По пути домой проверил все места, где мог его забыть - нет ножа! Убитый, прихожу в лагерь, полез в изголовье под спальник - лежит там!

Лет через пятнадцать пришлось менять и ножны, и рукоятку. Рукоятка раскололась, а ножны совсем истёрлись. Пробовал сделать ручку из можжевельника, но в конце концов сделал из большого оленьего рога, а ножны - из грубой кожи от ялового сапога. Правда, уже здесь сын как-то утащил нож на маёвку и потерял ножны.

Сейчас мы оба, увы, "на заслуженном отдыхе".

Мы оба уже не те, но если надо разделать мясо или рыбу, я достаю его из шкафа, потому что из новомодного набора кухонников ни один нам в подмётки не годится.

Вот такая история. Я решил поздравить юбиляра и сделал ему подарок.

Пусть у него теперь будут нарядные ножны. Нам ведь не надо больше лазить по болотам и буреломам.

А жаль.

P.S. На днях жена купила целую сёмгу, чтоб засолить и мы её разделали. Внук сказал:

- Деда, это богатийский нозь!

- Нет, не богатырский, это деда полевой нож.

- Нет, богатийский!